Венец

А коза заблеяла и сказала: "Betlem, Betlem, Betlem!"[Вифлеем, Вифлеем, Вифлеем! (лат. искаж.)]

А овце так захотелось увидеть Богородицу и ее сына, что она сейчас же замемекала: "Eamus, eamus!"[Пойдем, пойдем! (лат.)]

А новорожденный теленок, что лежал на соломе, вскочил на ноги. "Volo, volo, volo!"[Хочу, хочу, хочу! (лат.)] - замычал он.

Этого ты, вероятно, еще не слыхала? Нет? - Я так и думал! Я знаю, что ваш отец Эйрик, там у вас, в горах, священник достойный и ученый, но все же он не знает этого, потому что этому нельзя научиться, пока не побываешь в Париже...

- Значит, вы были и в Париже? - спросила девочка.

- Благослови тебя Бог, маленькая Кристин, я был и в Париже, побывал и в других местах, везде на белом свете; но все же ты должна верить, что я боюсь дьявола, а люблю и сгораю желанием, как всякий иной глупец. Но я изо всех сил крепко держусь за крест - приходится цепляться за него, как котенку за доску, когда он упадет в море.

А ты, Кристин, - тебе не хотелось бы пожертвовать этими прекрасными волосами и служить Царице Небесной, как те невесты, которых я нарисовал здесь?

- У нас дома нет других детей, кроме меня, - отвечала Кристин, - так, я думаю, меня выдадут замуж. У матушки уже готовы и сундуки и ларцы с моим приданым.

- Да, да! - сказал брат Эдвин и погладил девочку по лбу. - Так-то в наше время люди распоряжаются своими детьми! Они отдают Господу Богу дочерей хромых, подслеповатых, уродливых либо убогих или же возвращают обратно лишних детей, когда, по их мнению, Бог даровал их слишком много. И еще при этом удивляются, как это мужи и девы, что живут в монастырях, не все святые!

Брат Эдвин взял девочку с собою в ризницу и показал ей монастырские книги, стоявшие там на полке; в них были чудеснейшие картинки. Но когда вошел один из монахов, то брат Эдвин сказал, что ему надо было лишь поискать в книге голову осла, чтобы срисовать ее. А потом покачал головою, сам себя не одобряя:

- Да, вот теперь ты видишь, Кристин, что значит страх! Но здесь, в монастыре, так боятся за свои книга! Если бы я обладал истинной верой и любовью, то не стоял бы так и не врал брату Осюльву! Но тогда я мог бы взять вот эти старые меховые рукавицы и повесить их вон на тот солнечный луч!

Кристин побывала с монахом в странноприимном доме и пообедала там, все остальное время она провела в церкви, наблюдая, как Эдвин работает, и беседуя с ним. И только когда Лавранс зашел за нею, оба они с монахом вспомнили о том поручении, которое надо было давным-давно передать башмачнику.

Дни, проведенные Кристин в Хамаре, вспоминались ей потом гораздо ярче, чем все другие события, пережитые ею за это долгое путешествие. Правда, город Осло был больше Хамара, но после того как она уже видела торговый город, он не показался ей таким уж удивительным. И ей не показалось, что в Скуге так красиво, как в Йорюндгорде, хотя постройки здесь лучше, - но она радовалась, что ей не надо тут жить. Усадьба лежала на косогоре, внизу был Ботнфьорд, серый и печальный, с темным лесом вокруг; и на другом берегу и за домами стоял лес, а на вершины деревьев уже опускалось небо. Тут не было таких высоких и крутых горных склонов, как дома, где они поднимали небо высоко-высоко над людьми, стесняя и ограничивая кругозор, так что мир становился не слишком большим, но не слишком и малым.

На обратном пути было холодно; время близилось к Рождеству, и когда путники поднялись немного вверх по долине, то там лежал уже снег; они заняли сани и ехали на санях большую часть пути.

Что же касается продажи имения, то дело решилось так, что Лавранс передал Скуг своему брату Осмюнду, с правом выкупа для себя и своего потомства.

III

На следующую весну после далекого путешествия Кристин У Рагнфрид родилась дочка. Конечно, обоим родителям больше хотелось, чтобы это был сын, но они скоро утешились и прониклись глубокой любовью к маленькой Ульвхильд. Она была очень красивым ребенком, здоровым, милым, веселым и тихим. Рагнфрид так полюбила свою новую девочку, что продолжала кормить ее грудью и на втором году ее жизни; поэтому, по совету отца Эйрика, она перестала строго соблюдать посты и бдения, пока ребенок брал еще грудь. От этого и еще потому, что она так радовалась, глядя на Ульвхильд, Рагнфрид снова расцвела, и Лаврансу казалось, что жена его никогда еще, с тех самых пор как они поженились, не была такой веселой, красивой и общительной.