Венец безбрачия

«И роди богатыря… — икнул Александр Сергеевич Пушкин. — Мне к исходу декабря!» Александр Сергеевич, я не успею. До зимы четыре месяца осталось! Что ж вы меня заранее не предупредили!

— Нет у тебя защиты. Не защищен твой шатер! Жил я во многих шатрах, но такого не видел! Наше племя тотеб давно кочует! — покачал головой кочевник, которого хотелось отправить кочевать куда-нибудь в другое место. Знавала я мужиков-кочевников. Эдакие гордые скифы, которые с чемоданом переезжают с одной квартиры на другую, от одной мадам к другой, в надежде найти новое пастбище для своего жеребца. Как истинный кочевой народ, данные субъекты не имеют за душой ничего, кроме честолюбивых амбиций и чемодана с трусами, который неоднократно летал за ними по лестнице, когда гордый кочевник отправлялся покорять соседок. Завоевывать, так сказать, чужую территорию.

— Выгонять из тебя надо! — послышалось мне, пока я раздумывала о прелестях кочевой жизни. Сейчас у меня был выбор — стать скотоводом или кочевником? А что, скотинка уже есть! Мысль о чемоданах меня слегка обнадеживала. Я принюхалась. От орка пахло так, что даже изготовители антиперспирантов, нанюхавшиеся чужих подмышек, не рискнули бы приблизиться без противогаза.

— А ты вообще моешься? — поинтересовалась я, чувствуя запах носков и кедов, только что пробежавших марафон.

— Воины не моются! — сурово отрезал орк, демонстрируя свою нательную живопись. — Это обереги! Их нельзя смывать! Вот этот…

Мне показали какую-то полустертую вязь на потной ручище.

— Защищает от ран, — прорычал Имхо из племени тотеб. — А этот — от болезней! Вот этот символ мне нарисовали, когда я родился! Он означает, что я — первенец!

Осталось задать вопрос, сколько ему лет, чтобы узнать, сколько лет за ним робко на кривых ножках ходит Мойдодыр, боясь головомойки.

— А этот… — экскурсия по разноместным достопримечательностям продолжалась и спускалась к набедренной повязке, — защищает от укусов волков. А это — от медведей. У тебя будут такие же, когда ты станешь моей женой!

Прошу нанести мне обереги от коллекторов, от плохих клиентов, от козлов и придурков. Можно на попе еще нанести оберег от гнева начальства. Мало ли… На всякий случай. Вот с него лучше и начинать…

— Так, я пошла спать, — зевнула я, лелея в душе надежду, что эта махина не уляжется рядом. Высморкавшись как следует, я ужаснулась тому, что у меня теперь вместо двери висит одеяло, которое нужно отгибать, перед тем как войти в мой новый чум. Но я настолько устала, что молча улеглась на кровать, укрылась простынкой и… Проснулась я от громкого «тумс-тумс!» и «дыдышь-дыдышь!». Сначала я не поняла, что происходит. Такое чувство, что где-то рядом прыгал конь. А потом послышалось жуткое завывание.

— У-у-у-я-я-я! — выл страшный мужской голос, нарушая очарование тихой и спокойной ночи. Это был первый трек из альбома «Жаль, нет ружья».

Ни «уя» себе! Пол дрожал, что-то металлическое стучало обо что-то металлическое. Концерт орка с оркестром в три часа ночи — это была именно та культурная программа, которая вызывала некультурные возгласы. К выступлению присоединились соседи снизу, отчаянно аккомпанируя по батарее. Ударники работали не покладая какой-то железяки. В качестве бэк-вокала — вой соседского пекинеса, который орал так жалобно, поддерживая своего зеленого собрата.

— Ты что творишь! — прошипела я, глядя, как вокруг меня развернулась целая шоу-программа.

— У-я-я-я-у-уй! У-я-я-я-у-уй! Сгинь ужасный Соплежуй! У-я-я-я-у-уй! У-я-я-я-у-уй! — мычал и завывал орк, прыгая, как стадо танцоров, которым уже давно ничего не мешает.

Судя по крикам соседей, насморк пройдет у меня очень скоро. Мою заложенность носа быстро пробьют, а мне вместо «спокойной ночи» будут желать «покойной ночи».

— Сгинь! Сгинь! Сгинь! — выл орк, выплясывая так, что кордебалет стыдливо отвернулся. Еще немного, и кузнечик продемонстрирует огуречик. — Сгинь! Сгинь! Сгинь!

Почему в этот момент мимо не проезжает бродячий цирк? У меня есть гвоздь программы с готовым номером! Отдам бесплатно в хорошие руки!

— Ай-ю-ю-ю-ай! Мозги не выедай! — вопил целитель нетрадиционной медицинской ориентации, конвульсивно подергиваясь и молотя в тазик.

Я не знаю, как Соплежуй, которого так усиленно изгоняли танцами с бубном, но крики соседей свидетельствовали о том, что кто-то сейчас получит в бубен. И по бубенцам, если догонят.

В дверь уже ломились разъяренные фанаты ночных плясок с единственным желанием — оставить несколько автографов на самооценке и теле артиста. Но зелененький не унимался, воинственно размахивая моим тазиком и ложкой, делая такие телодвижения, что с него в полутьме слетела повязка и шлепнулась на пол.