Венец Гекаты

— Уж будто! — пробормотал недоверчивый Славик. — Вы же не музей содержите, а магазин! Стало быть, продаете все эти вещички — с выгодой для себя!

— Какая там выгода! — жалостно вздохнул Казимир Болеславович. — Дай бог свое вернуть! Для меня главное — чтобы старинные вещи попали в хорошие руки! Ведь если человек заплатит за вещь большие деньги, он и обращаться с ней будет соответственно!

— Короче, — перебил антиквара Славик. — Что вы мне хотите предложить?

— Я хочу, чтобы вы прямо сейчас, не дожидаясь вступления в права наследства, продали мне кое-что из теткиного имущества. Вот, скажем, эту горку, и шкафчик, и клавесин, и вот этот ломберный столик… ну, и еще кое-что по мелочи.

— А у меня потом не будет неприятностей?

— Если мы поспешим и сделаем все до того, как обстановку квартиры опишут, — никаких неприятностей, я вам гарантирую! У меня, вы же понимаете, есть связи… если что — я смогу решить все вопросы.

— И сколько же вы мне хотите предложить?

— Ну… допустим, за все сразу — пять тысяч… уверяю вас — это щедрое предложение!

— Сколько?! — Славик вылупился на антиквара. — Но это просто несерьезно! Пять тысяч? Не смешите мои кроссовки! Пять тысяч… а пять тысяч — чего?

— Так и быть, евро… и не надо так кипятиться. Вы можете поискать другого покупателя, но в таком случае упустите момент и вам придется ждать полгода. И к тому же платить налог по максимальной ставке, как наследнику третьей очереди. А я предлагаю вам живые деньги, причем — немедленно!

Паук вытащил из кармана толстую пачку купюр и пошуршал ими перед носом Славика.

— Десять тысяч! — ответил тот, не сводя взгляда с купюр.

— Ну ладно, так и быть! Я даю шесть тысяч — но это мое последнее слово!

И Казимир Болеславович добавил к своей пачке еще одну стопочку, потоньше.

Славик не сомневался, что антиквар хочет его надуть.

Во-первых, племянник покойной Амалии Антоновны вырос в глубоком внутреннем убеждении, что все люди на свете только одним и заняты — думают, как бы надуть, объегорить, перехитрить друг друга. Потому, полагал он, так много в нашем языке слов и выражений соответствующего значения — обмишулить и объегорить, кинуть и обштопать, напарить, обставить, облапошить, объехать на кривой козе…

В особенности же все эти нехорошие люди озабочены тем, чтобы обмануть именно его, Славика. Почему уж все вокруг так плохо к нему настроены, он не знал, но подозревал, что причина этой общей нелюбви заключается в его, Славика, удивительных моральных достоинствах, в его золотом сердце и природной доверчивости.

Во-вторых, сам по себе антиквар выглядел очень подозрительно и жуликовато — с этими его запавшими щеками, глубоко посаженными темными глазами и цепкими, хваткими паучьими лапками, крепко сцепленными на серебряном набалдашнике палки.

Итак, Славик не сомневался, что антиквар хочет его надуть, но в то же время деньги в руках Пауцкого манили Славика, гипнотизировали его, притягивали, как могучий магнит…

Короче, в душе безутешного племянника боролись два одинаково сильных чувства — алчность и подозрительность.

Пауцкий, отчетливо отметивший на лице своего собеседника борьбу этих чувств, облизнул сухие губы и проговорил своим бесцветным, хрустящим, как бумага, голосом:

— Решайтесь, мой дорогой! Вот они, деньги! Живые деньги! — И он для большей убедительности снова пошуршал перед Славиком пленительными бумажками.

— Девять тысяч! — проблеял Славик в последней попытке преодолеть чары хитрого антиквара. — Ну, хотя бы восемь…

— Нет, дорогой мой! Не восемь и не семь… я пошел вам навстречу, предложил вам шесть тысяч. Это было мое последнее слово. Вы не согласились — и теперь я говорю: пять с половиной. Соглашайтесь, или будет пять!

Он отслюнил из пачки несколько купюр и спрятал их в карман своего пальто.

Славик жалобно заскулил, провожая ускользающие деньги безутешным взглядом, и поспешно воскликнул:

— Я согласен, согласен!

— Очень хорошо, — узкие губы Паука сложились в некое подобие улыбки, он достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул его Славику. — Подпишите здесь, мой дорогой… вот здесь, где галочка!

Славик попытался прочесть текст, но от волнения буквы плясали перед его глазами. Он вздохнул, поставил внизу листа широкий росчерк и торопливо схватил деньги.

— Ну, все, — Паук поднялся, опираясь на палку, и повернулся к своему здоровенному спутнику: — Ну, Михаил, приступай! Начнем, пожалуй, с клавесина.

Рыхлый детина обхватил хрупкий инструмент своими огромными лапами, легко поднял его и понес к выходу. Клавесин издал какой-то негромкий трогательный звук, словно прощаясь с квартирой покойной Амалии Антоновны.