Венец славы: Рассказы

Провел вторую половину дня, с двух до пяти, у Уильяма Джеймса [27]на Ирвинг-стрит, беседовал с профессором Джеймсом о необъяснимом феномене сознания. Как всегда, пышет здоровьем, весьма непочтителен, бесконечно уверен в себе — мне на зависть; весьма напоминает Перри Мура до его обращения. (Необыкновенные глаза — такие проницательные, быстрые, игривые; седеющая борода, изрядно просвечивающая белизною; коротко стриженные седеющие волосы; большой, выпуклый, выразительный лоб; интеллигентная, изящная манера держаться и в то же время резкая, словно он предчувствует или даже надеется на упорное сопротивление своих слушателей. Оба мы нашли убедительными идеи, выдвинутые в «Изменениях личности…» Бине, сколь бы неудобоваримыми ни казались эти идеи с позиций рационализма. Джеймс говорит о странностяхустройства человеческой природы, то есть о том, что мы обитаем не только в своем сознательном «я», но и в широком поле психологического опыта (в наиболее чистом виде представленного феноменом памяти, которого никто не может убедительно объяснить), абсолютно неподвластного нам. Мы фактически обычно не осознаем существования этой области сознания.

Значит, мы обитаем в более светлой среде, а вокруг нас простирается бесконечная, объятая мраком область воспоминаний, размышлений, чувствований и бессвязных, нескоординированных мыслей, которые теоретически «принадлежат» нам, но, по-видимому, не являются частью нашего сознательного «я». (Робость не позволила мне спросить профессора Джеймса, не обстоит ли дело все же так, что мы вовсе не владеем этими сторонами личности — что такие феномены принадлежат равно объективному миру и нашему субъективному «я».) Вполне возможно, что существует стихия некоего неопределенного свойства: океаническая, вечносущая и живая, против которой человеческая особь воздвигает временные барьеры в ходе непрерывного процесса своего единичного и обособленного выживания, подобно тому как и сам океан, по видимости, разделяет острова, которые в действительности вовсе не являются островами, а суть зримые части суши, накрепко соединенные под поверхностью воды. Жизнь наша, таким образом, подобна этим островам… Профессор Джеймс и я согласно признали, что все это не более чем вероятность.

Джеймс, конечно, знаком с Перри Муром. Но когда я упомянул, что поведение бедняги становится все эксцентричнее, отказался обсуждать эту тему. (Может статься, знает ситуацию даже лучше меня — у него множество знакомых в Кембридже и Бостоне.) Я несколько раз переводил нашу беседу на возможность естественногоопыта «обращения» в системе эволюции собственного «я» личности, вне зависимости от того, как оно расценивается его семьей, коллегами и обществом в целом, и профессор Джеймс как будто согласился со мной, во всяком случае, он не был решительно против. Касательно утверждений спиритуалистов, а также всех евангелических и фанатических религиозных движений, он, разумеется, придерживается позиции здорового скептицизма, хотя и является одновременно ярым противником «рационалистского» взгляда и полагает, что исследования психики, предпринимаемые некоторыми из нас, в конечном счете откроют богатства — обнажив стороны человеческой психики, недоступные для изучения никаким иным образом.

— Страшно то, — сказал Джеймс, — что мы в любое время уязвимы для вторжений с «другой стороны» нашей личности… Мы не можем определить природу целостной личности просто потому, что значительная ее часть, а возможно, и большая, скрыта от нас… Таким образом, когда мы подвергаемся вторжению, мы теряемся и тотчас же покоряемся ей. Эмоционально заряженные интуитивные прозрения, предчувствия, догадки, даже идеи, быть может, представляют собой наиболее безобидные из подобных вторжений; но существуют, кроме того, зрительные и слуховые галлюцинации, формы механических действий, неподконтрольных сознанию… Ах, да вы думаете, что я просто описываю безумие?

Я пристально посмотрел на него в полном изумлении.

— Нет. Нисколько. Нисколько, — выпалил я.

Листал дневники деда, начатые в Восточной Англии за много лет до моего рождения. Совсем другой мир. Совсем другой язык, ныне утраченный нами. Человек по природе греховен. Справедливость господа предшествует его милосердию.Догмат первородного греха: нечто жестокое в невинности этой доктрины. И тем не менее утешительное…