Венец жизни

— Это не моего ума дело, — спокойно парировала Анна, — я занималась своими, женскими, делами.

— Как часто вы встречались с этим человеком?

Анна внимательно всматривалась в фотографию: да, лицо ей знакомо, она действительно встречалась с ним.

— Я не помню этого человека. У меня плохое зрение и плохая память на лица.

Инспектор выходил из себя:

— Мне с тобой церемониться надоело. Если бы я имел власть, я задушил бы вас всех собственными руками.

— Хорошо, что вы не имеете такой власти, — усмехнулась Анна. — У вас руки коротки.

— Молчать! — заорал Накамура. — В карцер захотела?

Допрос велся через переводчика, пожилого, интеллигентного на вид японца. Это был профессор из какого-то токийского университета, как поняла Анна, фашист, фанатик, ненавидящий Советский Союз. Он форсил своим знанием русского языка и ругался всякими грубыми словами.

— Что вас заставило, гражданку такой великой страны, как Германия, связаться с советскими шпионами? — приставал он к Анне в короткие минуты передышек. — Вам, наверное, хорошо платили?

— Я не знаю, о чем вы говорите, — наивно отвечала Анна. А то и вовсе не удостаивала его ответом, она не обязана была отвечать на все его глупые вопросы.

Иногда инспектор, чтобы запутать ее, заставлял снова повторять одни и те же показания.

— Мне не нравятся ваши ответы, — говорил он. — Лучше начните с самого начала.

Анна настораживалась: улики против нее не очень серьезны. Однако надо быть осмотрительней. Для таких опытных полицейских каждое ее слово может иметь значение, а в волнении она способна обронить что-нибудь такое, что наведет их на какие-нибудь нежелательные догадки или предположения.

Так изо дня в день Анну вымучивали допросами. После каждого допроса чувствовала себя совершенно обессиленной и долго не могла отдышаться, лежа на циновке в своей камере. В такие минуты она погружалась в какое-то равнодушное отчаяние, и единственным теплом, гревшим ее где-то глубоко внутри, были мысли о Максе.

По ночам донимали жуткие боли. Болело все, каждая клеточка организма. Сердце билось гулкими, неровными толчками, а иногда обрывалось, словно проваливалось куда-то. Голова кружилась, все тело покрывалось липким потом, и руки дрожали от слабости. Сна не было, а если засыпала, то грезились фантастические видения. Это были сны — то страшные, то счастливые, сны, в которых неизменно присутствовал Макс.

Анне хотелось узнать что-нибудь не только о Максе, но и о Зорге, о Бранко. Что сталось с ними? Судя по допросам, которые снимали с нее, она заключила, что они живы.

Спустя много месяцев, на одном из прокурорских допросов, прокурор сказал ей:

— Будете умницей — скоро увидитесь с мужем.

Не знал он, какие силы вливают в нее эти слова! Он подал ей надежду, ради которой стоило жить! Эта надежда сделала ее более хладнокровной к допросам, более собранной и изворотливой.

Она попросила у прокурора разрешение на переписку с мужем и получила отказ. Но это не лишило ее мужества. Главное, Макс был жив!

Следствие продолжалось полтора года. Анне разрешили взять адвоката. Это был еще довольно молодой человек, тонколицый, с мягкими глянцево-черными глазами и вкрадчивыми манерами. Очевидно, профессия защитника выработала у него соответствующее поведение. Фамилия его была Асанума.

— Много не обещаю, — предупредил он Анну. — Что смогу — сделаю.

В эти дни она часто размышляла о своей жизни. Какая все-таки сложная у нее судьба! Всех ее перипетий хватило бы на добрый десяток человек. И все-таки жаловаться было грешно. Она жила по высокой мерке и втайне гордилась тем, что ее муж не какой-нибудь мелкий торгаш, наподобие Валениуса, а человек большой цели. Он сделал ее жизнь осмысленной и целеустремленной. Через Макса она смогла принять участие в непосредственной борьбе против фашистской Германии и хоть в некоторой степени быть полезной своим трудом Родине.

Как ни строг был за ней надзор, все-таки до нее доходили обрывки разговоров тюремной прислуги. Из них она делала вывод: война в СССР затянулась.

Настал день суда. Анну одели в красное кимоно, на голову надвинули соломенный остроконечный колпак, закрывший все лицо, и под усиленным конвоем отвезли на машине в здание суда.

Перед этим Асанума сообщил ей, что всех членов организации судят поодиночке в закрытых заседаниях. А она-то надеялась увидеться с Максом!

— Увидитесь позже, когда будут объявлять окончательный приговор, — обнадежил ее адвокат.

Не без волнения вступила Анна в судейский зал. Похожее на сарай помещение было совершенно пусто. Лишь за судейским столом сидело человек семь судей в черных с сиреневой вышивкой накидках, в высоких черных шапочках-скворешнях, да на передней скамье было несколько каких-то людей, среди них она заметила Асануму, одетого так же, как и судьи.

Переводчик — все тот же профессор, значит, ее будут судить на японском и русском языках.

Началась судебная процедура.

Прокурор нудно и долго зачитывал обвинительный акт. Анна почти не слушала. И только последняя фраза заставила ее напрячь внимание:

«…причастна к шпионской деятельности организации Зорге».