Венец

— Да, — сказала Рагнфрид. — Нам пришлось сойти с дороги прямо на луг. Я видела, как его тело проносили мимо на носилках, окруженных священниками, монахами и вооруженными слугами. Я слышала, что он умер хорошей смертью, примирившись с Богом. Я молилась, пока мы стояли с носилками, на которых лежала Ульвхильд, чтобы мои грехи и моя скорбь были положены к его ногам в день Страшного суда!..

— Да, конечно, об этом ты и молилась! — сказал Лавранс, и та же тень насмешки снова зазвучала в его голосе.

— Ты не все еще знаешь, — сказала Рагнфрид в холодном отчаянии — Помнишь, он пришел к нам в Скуг в первую зиму после нашего брака?..

— Да, — ответил муж.

— Когда Бьёргюльф боролся со смертью… О, в тот раз никто не щадил меня! Он был пьян, когда поступил так со мною… А потом сказал, что никогда не любил меня и не хочет брать меня в жены, он просил меня забыть все… Отец мой не знал об этом, он не обманывал тебя, никогда не думай этого! Но Тронд! В то время мы были с ним большими друзьями, и я пожаловалась ему. Он хотел угрозами заставить этого человека жениться на мне… Но он был только мальчиком, и его отколотили… Потом он посоветовал мне молчать об этом и выходить за тебя…

Она посидела немного молча.

— Когда он приехал в Скуг… Прошел уже целый год; я не задумывалась особенно над этим. Но он приехал туда, сказал, что раскаивается, что теперь он хотел бы взять меня в жены, если бы я не была замужем… что он любит меня. Так он говорил!

Один Бог знает, говорил ли он правду. Когда он уехал, я не смела броситься в фьорд, не смела из боязни греха… и ради ребенка, которого ждала… И потом… И потом я начала уже так любить тебя! — Она вскрикнула, словно от невыносимой муки. Муж быстро повернул к ней голову.

— Когда родился Бьёргюльф — о, мне казалось, что я люблю его больше собственной жизни! Когда он лежал, борясь то смертью, я думала: угаснет он — умру тогда и я! Но я не молила Бога пощадить жизнь мальчика…

Лавранс очень долго сидел молча, прежде чем спросил мертвым и тяжелым голосом:

— Оттого, что я не был его отцом?

— Я не знала, был ли ты его отцом! — сказала Рагнфрид, вся похолодев.

Долго сидели они молча, в мертвой тишине. Вдруг муж спросил пылко:

— Во имя Бога, Рагнфрид, зачем ты рассказываешь мне все это теперь?

— Ах, не знаю! — Она заломила руки так, что пальцы захрустели в суставах. — Чтобы ты мог отомстить мне! Прогони меня из своего дома!..

— Неужели ты думаешь, это мне поможет? — Его голос дрожал от презрительной насмешки. — А потом у нас есть дочери, — тихо сказал он, — Кристин… и малютка.

Рагнфрид некоторое время сидела молча.

— Я помню, как ты осуждал Эрленда, сына Никулауса, — тихо сказала она. — Какой же приговор ты произнесешь тогда надо мной?..

По телу Лавранса медленно пробежала холодная дрожь, и это вывело его немного из неподвижности.

— Ты жила… Мы прожили с тобой почти двадцать семь лет! Это не то, что судить о чужом человеке! Я понимаю, что тебе за все эти годы было хуже худого.

Услышав эти слова, Рагнфрид, рыдая, упала на сено. Она осмелилась протянуть руку и коснуться его руки. Лавранс не пошевелился и сидел тихо, как мертвый. Тогда Рагнфрид стала плакать все громче и громче, — муж продолжал сидеть все так же неподвижно, глядя на слабый сероватый свет, брезжущий вокруг двери. Наконец Рагнфрид смолкла и лежала тихо, как будто выплакав все свои слезы. Тогда Лавранс быстро погладил ее по плечу и руке. И Рагнфрид принялась опять плакать.

— Помнишь ли ты, — сказала она сквозь слезы, — того человека, который приходил к нам однажды, когда мы жали в Скуге. Того, который знал старинные песни? Помнишь ли одну из них — о мертвеце, который вернулся на землю из мира мучений и поведал сыну своему о том, что он там видел? Как слышался скрежет из глубины преисподней — это неверные жены мололи своим мужьям землю вместо хлеба! Окровавлены были те камни, которые они ворочали, окровавленные сердца висели из их грудей!..

Лавранс ничего не сказал.

— Все эти годы я думала об этих словах, — сказала Рагнфрид. — Мое сердце исходило кровью каждый Божий день, потому что мне каждый день казалось, что я перемалываю для тебя землю вместо хлеба!..

Лавранс сам не знал, почему он ответил на это так, как он ответил. Он чувствовал, что грудь его стала пустой и впалой, как у человека, которому вырезали на спине «кровавого орла»[60].

Но он тяжело и устало опустил руку на голову жены и проговорил:

— Земля ведь должна перемалываться, моя Рагнфрид, чтобы на ней мог вырасти хлеб.

Когда Рагнфрид хотела поцеловать его руку, он быстро отдернул ее. Потом взглянул на жену, взял ее руку, положил к себе на колени и приник к ней своим холодным, застывшим лицом. И так сидели они, не шевелясь и не разговаривая больше…