Венецианская маска. Книга 1

Им по-прежнему разрешались экскурсии, благо в Венеции было что посмотреть — архитектура, как известно, издревле считалась застывшей музыкой. Под неусыпным надзором двух сестер-монахинь Сильвии и Джаккомины, первой — толстенькой, кругленькой и добродушной, и второй — тощей, строгой и острой на язык, девочки из Оспедале делла Пиета шествовали всегда строем, с лицами, закрытыми от глаз посторонних белыми полупрозрачными покрывалами. Но они наслаждались и этими кратковременными вылазками — могли видеть улицы, площади и каналы Венеции. До наказания подруги всегда ходили рядом, но теперь их разбросали по группам. Мариэтте очень не хватало веселой болтовни Элены и ее шутливых комментариев в адрес молодых людей, которых им доводилось увидеть.

Когда они осматривали такие великолепные полотна, как «Похищение девственницы» Тициана в церкви Фрари или золотую мозаику Базилики, рядом всегда оказывалось много хорошо одетых молодых людей. Венеция буквально кишела гостями мужского пола — не посетить ее считалось признаком дурного тона. Их бархатные или шелковые сюртуки, узкие, облегающие штаны доходили до колен, мерцал жемчуг ожерелий, сверкали россыпи бриллиантов перстней и колье, золото и рубины браслетов; озорно задранные вверх края треуголок — излюбленных головных уборов венецианцев — величаво красовались на пышных, снежно-белых завитых париках с косичкой, в основании которой была непременная черная муаровая лента.

Не было ни одного мужчины, который бы не остановился и не принялся бы разглядывать девушек из Оспедале, лица которых были скрыты под покрывалами. Некоторые из них кланялись, осыпали их комплиментами, либо даже отваживались, несмотря на протесты дуэний, на недвусмысленные предложения. Не один десяток любовных записочек и даже стихов с клятвенными заверениями в вечной любви незаметно вкладывались в маленькие ладошки в кружевных перчатках под едва слышное хихиканье под покрывалом.

И девушки, подгоняемые своими наставницами и чувствующие себя лишь зрительницами галерки, спешили, в то время как множество драм и комедий разыгрывались на этих площадях, служивших им сценой. Нельзя было остановиться и поглазеть на акробатов, а они так интересно подпрыгивали и кувыркались в своих розовых с желтым трико, становились друг на друга, образовывая людские пирамиды. А как здорово было бы понаблюдать за жонглерами или танцевавшими дрессированными собачками… Но зато они вдоволь могли глядеть на модно одетых женщин, в кринолинах и шляпах с плюмажами, старавшихся перещеголять друг друга, встречаясь на прогулках в аркадах. Многих из них сопровождали их cavalieri servanti, молодые синьоры, носившие за ними изукрашенных бриллиантами болонок, услуживая и охраняя их самих, и, если верить Элене, ссылавшейся на рассказы бабушки, ублажали синьор, выполняя самые экзотические желания. Большинство высокопоставленных куртизанок, на взгляд Мариэтты, ничем не отличались от великосветских дам, хотя Элене каким-то образом удавалось всегда выделить их в толпе, а вот их менее удачливые сестры привлекали к себе внимание весьма рискованным декольте.

Мариэтте особенно нравились утренние экскурсии, включавшие поездку в гондоле по каналу Гранде. Как зачарованная, она безмолвно сидела и смотрела на отражения уходивших ввысь стен величественных дворцов, ровную белизну колонн, каменную резьбу стен бесчисленных вилл, украшенных статуями, мозаикой, казавшихся в свете розоватого утреннего солнца драгоценными камнями в искусной золотой оправе. У подступавших вплотную к воде портиков причальные тумбы всегда окрашивались в геральдические цвета той или иной аристократической фамилии, жившей здесь. И если в городе воды на каждом шагу встречались признаки распада и тления — осыпавшаяся штука-гурка стен, источенные волнами камни причалов, покрытое скользкой плесенью дерево дверей и ворот, то и они не портили лица этой Безмятежнейшей из республик.

Дворец дожей отличался своеобразной красотой, двойная тиара его колонн и арок, нежнейшая, как тончайшее кружево, украшала его сеты и главную башню. Неповторимое, постоянно менявшееся освещение Венеции играло с мрамором его стен, превращая их то в нежный опал, то в слоновую кость, то в жемчуг или же дивную темно-пунцовую розу, уподобляясь великому художнику, обреченному вечно искать единственный оттенок, более совершенный, чем предыдущий.