Лавиния, явно сокрушенная железной логикой матери, вяло кивнула. Лишь немногим, женщинам, которым дозволено вступать в брак, удается сохранить независимость и самим распоряжаться своей судьбой. Она, подобно сестрам, ощущала в себе искреннее желание посвятить себя духовной жизни и мечтала отправиться в монастырь, причем в самый строгий, куда-нибудь подальше от Венеции, но старый похотливый вдовец возжелал увидеть в ней четвертую по счету жену. Поскольку он был богат, как Крез, никакие возражения и мольбы Лавинии никто из членов семьи принимать в расчет не собирался. И все же, когда он пять лет назад почил в бозе, она снова осталась без гроша — все, что по праву причиталось ей, досталось сыну мужа от первого брака, а ей, всего двадцати пяти лет от роду, надлежало вновь отправиться под неусыпное око семьи, обрекшей ее до гробовой доски сидеть на привязи у своей бешеной матушки. Бедная женщина подумала о том, что, может быть, хоть Марко окажется добр по отношению к этой Элене, с которой она надеялась подружиться в будущем, но доброта никогда не была в почете в семействе Челано.
Неподалеку от дворца Челано в Палаццо Кучино Луиза д’Онвиль удобно сидела на своем любимом светло-желтом диванчике.
— Ну, что там у вас на этот раз? — с улыбкой спросила она, когда Аликс не улыбнулся ей в ответ, как она ожидала, а наоборот, еще больше посуровел. Луиза тут же ощутила болезненный укол, предупреждающий, что дела, судя по всему, принимают весьма серьезный оборот.
Он уселся на диван рядом с ней.
— Я пришел просить вас еще об одной услуге. И это гораздо серьезней, чем в предыдущий раз.
— Ну, расскажите же, Аликс, в чем дело.
Она не отказала ему в помощи. Его дружба была слишком важна для нее, чтобы ставить ее под удар, но его безрассудство приводило Луизу в отчаяние. Она всегда считала, что чем больше он видится с Мариэттой и чем легче ему это удается, тем быстрее истощится и угаснет огонь его любви. В этом случае боль расставания не будет мучить его, и он с легким сердцем сможет уехать из Венеции. А теперь она уже усомнилась, правильно ли поступила, согласившись предпринять для него это маленькое расследование в Оспедале. Может, стоило сделать как раз наоборот, и этот роман не имел бы продолжения? Нет, Луиза не могла поступить так, поскольку считала Аликса своим другом. А теперь предстоящее двадцатилетие наводило на нее еще больший ужас, поскольку надвигалась еще одна туча, готовая омрачить его. Когда Луиза во второй раз направлялась в Оспедале, Аликс проводил ее до моста через Рива дель Скьявони, где они впервые повстречали маркиза. Там он вручил ей шкатулку.
— Желаю вам удачи, — сказал юноша.
Луиза понимающе улыбнулась. Если ей повезет, можно считать, что повезло ему.
— Я постараюсь.
Алессандро прибыл в Оспедале одновременно с Луизой. Он лишь едва заметным поклоном приветствовал ее, когда они встретились у ворот в ожидании, пока их примут, но он не заговорил с ней. На первый взгляд он показался ей очень милым человеком, но, приглядевшись, она заметила, что жесткая линия рта явно не говорила ни в пользу его терпимости, ни готовности к всепрощению. Да и тщеславия в нем было хоть отбавляй, иначе к чему бы распахивать плащ, выставляя напоказ роскошный массивный, усыпанный драгоценными камнями золотой крест, хотя венецианские законы запрещали подобные демонстрации на людях вне стен соборов. Наконец дверь открылась, и он пропустил Луизу вперед. В здании Оспедале их встретила сестра Сильвия, с которой Луиза уже была знакома по первому визиту сюда.
— Директор Традонико уже прибыл? — высокомерно спросил Алессандро. — Он в это время должен был встречать меня.
Луиза еще раз попыталась дать оценку этому человеку. Нет, от скромности он не умрет. Она знала директора Оспедале делла Пиета как человека благородного происхождения, кроме того, одного из ближайших союзников дожа Венеции, а не мальчика на побегушках, который должен являться по первому зову. Боже, как же отличался этот спесивый кардинал от того добросердечного монаха, основавшего когда-то эту школу и приют. Тот так и прожил всю жизнь в нищете, чтобы иметь возможность давать деньги на благотворительные цели. Она обратила внимание, с каким неудовольствием он воспринял известие о том, что директор еще не пришел, и как гневно взметнулись полы его красной мантии, когда ему указали на кресло в комнате для ожидания.
Монахиня, устроив кардинала, вернулась, и Луиза объяснила ей цель своего прихода. Сестра Сильвия подняла крышку шкатулки, чтобы взглянуть на гладкую черную полумаску, лежавшую на ее дне.
— У вас весьма необычная просьба, — так прокомментировала сестра Сильвия слова Луизы. — У нас не принято, чтобы наши музыканты или певцы выступали в масках.
— Мне это известно, но я подумала, что в такой торжественный для меня день каждый из гостей наденет костюм или, по крайней мере, маску — это ведь последняя ночь карнавала — то, может быть, и вашим артистам позволят выступить так.
Вообще-то сестра Сильвия не усматривала в просьбе молодой француженки ничего крамольного, но решение принимала не она.