Венецианская маска (СИ)

— Недавно я дал тебе зрительскую оценку твоих работ, а теперь, кажется, твое время взять реванш, — улыбнулся Палладино. — Не бойся, я готов услышать критику в свой адрес. Помни только, что твой средний балл может вдруг слегка качнуться в какую-нибудь сторону. Не то чтобы я намекал, что собираюсь злоупотребить своим положением, но ведь errare humanum est.

В отличие от итальянских студентов, я не изучала латынь в школе, но фразу поняла и понимающе усмехнулась:

— Вы же сами все знаете, профессор. Вы читали рецензии.

— Да-да-да, конечно, читал, Анна, — закатил глаза он. — Но сейчас меня волнует твое личное мнение как моей самой лучшей студентки. Надеюсь, ты рецензии не читала и друзей своих не слушала. Я хочу, чтобы ты говорила без обиняков.

Он стоял совсем близко ко мне и говорил вполголоса, говорил так нарочито вкрадчиво, что я кусала губы, забыв про помаду, а картины плыли перед глазами. В районе солнечного сплетения натянулись тугие струны, внизу живота ныло.

— Это ведь Юнг, да? Вы противопоставляете Эго и Персону.

— Эго и Персону? — он как всегда переспросил, будто бы шутливо приподнимая брови, и я напряглась, боясь сморозить чушь.

— Эго как истинную внутреннюю идентичность и Персону как ту сторону нашей личности, которую мы являем социуму, — запинаясь, объяснила я. Как всегда, некстати просочился мой русский акцент. — Я это так понимаю. У нас есть социальная роль, с которой мы себя идентифицируем, когда отдаем себе отчет в требованиях, направленных на нас от окружающих людей, и вместе с тем наша истинная природа куда сложнее.

Профессор одарил меня лучезарной улыбкой, которая, будь я бройлерным цыпленком, поджарила бы меня до хрустящей корочки, и, не разрывая зрительного контакта, положил руку мне на плечо. Оправа его очков сияла, точно сделанная из чистого золота. Я промычала что-то невыразительно глупое, чувствуя, как неотвратимо краснею. Что он затеял? В какую игру решил сыграть? Его улыбка была слишком интимной, взгляд — слишком непристойным.

— Очень интересно, Анна. Мне нравится ход твоих мыслей. Только выражаясь по твоей аналогии, это скорее Тень, а не Персона. Хотя мне всегда больше по душе был Фрейд, так что я бы сказал: «Ид».

— Тень? — нахмурилась я.

— Антиперсона. Мистер Хайд для доктора Джекилла. Средоточие низменных пороков и страстей, спрятанное на задворках нашего сознания. Каждое Эго отбрасывает Тень. Non bene olet, qui bene semper olet.

— А почему она в маске?

— А ты как думаешь?

Вопрос повис в воздухе и воспарил к потолку. Палладино не любил разжевывать свои работы, как не любил объяснять свои цитаты. Он выражал себя, не подстраиваясь под собеседника.

— Кофе? — вдруг бросил он, и на секунду другую мне показалось, я ослышалась. Ведь не мог же он, на самом деле, пригласить свою студентку…

— Извините?

— Не хочешь кофе, Анна? Моя квартира прямо над галереей, этажом выше. Если ты не торопишься, мы могли бы подняться и поговорить… — он сделал выразительную паузу, обмазывая меня медом своей улыбки, — … о жизни.

Я сглотнула слюну, чувствуя, как в бешеном ритме зашлось сердце, и судорожно вспоминая, какое белье на мне надето. Кажется, черный базовый комплект: ничего особенно сексуального, но и ничего, что было бы стыдно показать. Впрочем, раздеваться я не собиралась: это лишь мозг просчитывал все безопасные варианты развития событий. С большей долей вероятности я собиралась лишь немножко его подразнить, подойдя слишком близко к линии, которую мы оба не должны пересекать, а потом уйти прочь, смакуя удовольствие от разыгранной партии. В моей крови кипели и бурлили эндорфины вперемежку с адреналином, неопределенность флирта разжигала во мне азарт. И я подняла ставку:

— Ci vuole.

— Ci vuole o lo vuoi? — насмешливо переспросил профессор.

— И то и другое.

Мне не верилось, что это происходило взаправду. Хотелось ущипнуть себя, да побольнее. Все вдруг стало невыносимо резким, будто кто-то изменил настройки камеры, повысив контрастность. Пока мы поднимались по лестнице, я остро ощущала запах цикламенов, беленых стен и кошки, а когда профессор отпер замок, не могла отделаться от чувства, что свет по странному преломился, точно через дверь его квартиры мы шагнули прямо в зазеркалье.

Его запах, которым я втайне наслаждалась редкими урывками, когда он проходил мимо или становился рядом, теперь окутал меня как мягкий плед. Это был свежий аромат чистоты: гладильной доски, дождя и мяты. И я дышала так глубоко, точно забиралась в гору, жалея, что запах невозможно пить. А мои глаза работали как старый полароид, выхватывая из общей картины мелкие детали вроде повернутой обложкой вверх Анны Карениной на столе в прихожей и статуэтки рыжего кота в котелке и костюме, напомнившей мне о каком-то японском мультфильме.

Дважды назидательно щелкнула кофе-машина, когда он опустил в нее две зеленые капсулы с «лягушачьей» эмблемой, говорящей, что мы препятствуем вырубке лесов в Юго-Восточной Азии. Автомат зажужжал, выплевывая кофейные струи в белые керамические чашечки.