Венецианская маска (СИ)

Отец лежал на диване с книгой.

— Ой.

— Действительно «ой», — добродушно хмыкнул он.

— Ты дома? — выдавила я, с ужасом глядя, как узор на персидском ковре кружится, точно небесные сферы. К горлу продолжала подкатывать тошнота.

— Я взял выходной после двадцати часов в операционной. Уже был на полпути к дому, как поступил срочный вызов. Нашелся донор для того мальчика с дилатационной кардиопатией.

— А-а… — с фальшивым энтузиазмом закивала я, стараясь не смотреть на коридорные стены, сужающиеся, точно египетская ловушка. — И-и… как прошло? Успешно?

— Время покажет, — скромно улыбнулся он, впрочем, его уставшее лицо будто светилось изнутри. — А как ночевка у подруги?

— Мы приготовили суши и смотрели ужастики до трех часов ночи… Я о-очень устала, — пожаловалась я. — Пойду прямо сейчас спать.

— Ну давай.

Уже после полудня, когда я проснулась с головной болью и привкусом тухлятины во рту, на прикроватной тумбочке меня ждал стакан воды и две таблетки аспирина.

Я не получила выговора и не была наказана. И хотя тряслась все последующие дни перед ужасными последствиями, которые рисовало мне воображение, мама так ни о чем и не узнала, а отец ни разу не упомянул утренний эпизод. Этой историей я долго хвасталась в школе, рассказывая, какой мой папа «крутой чувак», пока не поняла, что он вовсе не был на моей стороне — просто предпочитал не вмешиваться. Ему хватало стрессов на работе. В рейтинге вещей, которые интересовали его в жизни, я занимала место где-то между перикардитом и экстрасистолией.

То же самое нельзя было сказать об Алле, моей старшей сестре. Вот уже полтора года она жила отдельно и работала педиатром в больнице Святой Ольги на Земледельческой. С каждым ее приходом отец оживлялся, его взгляд терял рассеянную поволоку, и он пускался в длинные монологи о тонкостях профессии. Они часами спорили на повышенных тонах, искры летели во все стороны, казалось, они едва выносят друг друга, так что когда Алла уходила, демонстративно хлопнув дверью, отец еще долго распылялся о «яйцах, которые учат курицу», а она за глаза называла его «старым упрямым ослом».

Несмотря на сопутствующие драмы, всегда со слезами и заламыванием рук, я любила визиты Аллы. Она привносила теплые ветра в холодное царство нашего жилища, так что папа просыпался от зимней спячки, а мама оттаивала и иногда даже смеялась звонким молодым смехом. Жаль, правда, что после свадьбы сестра заглядывала все реже, и мебель перед ее приходом успевала покрыться слоем инея, а полы звенели как лед под шагами домочадцев.

За одним из чинных отцовско-дочерних завтраков, когда на столе был расставлен тончайший фарфор с узором из лилий, а нежная музыка заменяла отсутствующую душевность беседы, я решила ступить на скользкую дорожку:

— Пап, а как вы познакомились с мамой?

— Ты же сама прекрасно знаешь, — отец потянулся за молочником в виде веселой пастушки и плеснул немного молока себе в кофе. — Наши родители были хорошими друзьями и познакомили нас, когда мы с мамой еще были школьниками.

— И? Это была любовь с первого взгляда?

— Я бы так не сказал. Хотя с первого взгляда мама произвела на меня впечатление своей утонченностью.

— И вы начали встречаться?

— Сначала мы дружили. В наше время все происходило не так быстро, как в твое. Мы были лучшими друзьями несколько лет, и только потом, уже в старших классах, стали женихом и невестой.

— Расскажи мне про маму, — попросила я. — Какой она была тогда? Что любила?

— Что любила? — отец сложил газету вчетверо, провел отшлифованными ногтями по сгибу и убрал ее в сторону. — Как и сейчас, очень любила готовить. Особенно печь. Десерты у нее всегда получались отменные. Ее лимонный пирог с безе заканчивался, когда был еще теплым. И знаешь, у нее была своя теория, что о каждом человеке можно судить по тому, какой у него любимый десерт.

Я была немного обескуражена тем, что разговор принял совсем не то направление, на которое я рассчитывала. Да-да, все мы знаем, что даже сейчас, когда кухня передана в распоряжение Айгюн, мама — прекрасный повар, только разве этим можно охарактеризовать ее увлечения в юности? Разве в те годы мама не должна была проводить ночи напролет с кистями и красками, оттачивая свое мастерство до совершенства?

— Она училась в университете?

— Да, изучала историю искусств, ты же знаешь. И еще до этого немного училась на художника.

— На художника? — быстро переспросила я. — Не знала про это.

— Да, — отец поморщился. — Она не закончила.

— У нее хорошо получалось рисовать?

— Неплохо, насколько я помню. Но я ничего в этом не смыслю.

— А почему она не закончила?

— Не захотела. Поняла, что рисовать — не ее. Не каждый может стать художником.

Я старалась сохранять самообладание, но внутри все бурлило. Значит, не каждый может стать художником? Может быть, только к ней это точно не имеет отношения. Ее работы волшебны, даже на взгляд дилетанта. Вместо того чтобы читать лекции ленивым студентам, она могла бы сделать себе имя в истории живописи, и кто знает, возможно, стать второй Мэри Кэссет или Эмили Шанкс. Что заставило ее так безжалостно похоронить свой талант?