Венецианский аспид

Кроме того, мне показалось интересным вставить еврея в контекст священной войны между христианами и мусульманами – по сути, из-за того, кто из них оккупирует Иерусалим. По старшинству, конечно, Иерусалим полагался евреям, однако Шайлок в этот диалог ни разу не встревает. Он просто пытается выжить и прокормиться, не изменить своей вере. Контраст мести и милосердия в сцене суда «Венецианского купца», очевидно, – штришок Шекспира, который сравнивает и противопоставляет друг другу ветхозаветного Бога и новозаветного Христа, но подныривает под религиозный вопрос своего времени, а именно: вопрос о католиках и протестантах. (Елизавета была несгибаемой протестанткой, а ее преемник, двоюродный брат Иаков I, – католиком, поэтому Шекспиру приходилось писать так, чтобы угодить обоим, ибо Елизавета скончалась, когда карьера Шекспира была в самом разгаре.)

Так что, был ли сам Шекспир антисемитом? Не думаю. Мне кажется, он писал для публики так же, как я пишу для своих читателей. (Интересно, мне кажется, также, что Шайлока в пьесе двадцать восемь раз называют «жидом» или «евреем», и лишь три раза – по имени.) Не думаю я, что был он и расистом, хотя в «Отелло» расовая проблема явна.

Больше всего упоминает цвет кожи Отелло он сам: несколько раз говорит о себе «черный» и неоднократно весьма поэтичным языком признается, насколько грубы его манеры и речь. Брабанцио совершенно свихнулся на расовой принадлежности Отелло, а Яго и Родриго в начале пьесы доводят сенатора до полного неистовства, говоря про то, как «вашу белую овечку там кроет черный матерой баран»[342], и пользуясь также другими расистскими образами того, как черный парень харит его дочку. Но когда действие пьесы перемещается из Венеции на Кипр, расизм успокаивается, и Яго уже ненавидит Отелло просто потому, что он ненавидит всех. Очень трудно было не вложить в уста Кармана слово «социопат», когда он говорит о Яго, но я все же вынужден был удовольствоваться «психом». Для Яго цвет кожи Отелло бледнеет в сравнении с другими причинами ненавидеть мавра и желать ему зла.

Да, расистские элементы в «Отелло» присутствуют, но он все равно – герой пьесы, нравственно высокий и чистый, мужественный, превосходный командир. (Даже Яго признает это по ходу пьесы, а он не склонен никого особо хвалить.) В «Купце» же самые расистские высказывания принадлежат Порции. Когда князь Марокканский является испытать судьбу с тремя ларцами, она говорит, что у него «наружность чорта»[343], и когда мы видим его в первый раз, он извиняется за свой цвет кожи и просит ее не обращать на него внимания. Когда же он уходит, Порция вздыхает с облегчением и говорит: «Вот так бы всем, кто с ним по виду схож!»[344] Хотя у Порции впоследствии есть совершенно блистательные речи, особенно о милосердии, в сцене суда, она все же здесь и в других сценах с ларцами выступает капризной негодницей, поэтому такой я ее и вывел на протяжении почти всей моей истории.

Интереснее расовых вопросов для меня, однако, было то, что, если сюжет развивается в контексте крестовых походов, мавр же наверняка должен быть из Северной Африки – культуры преимущественно мусульманской, – а теперь командует силами, которые могут пойти против мусульман в наступление. Отелло, как сообщает нам Яго, не мусульманин, а христианин, но, знаете, он же может оказаться и тайным мусульманином. То есть вид у него такой африканский, да и имя прикольное…

Да, вот сюда-то я и забрел.

В общем, не думаю, что Шекспир был и расистом тоже, а его сонеты 127–151 – о той знаменитой любовнице, которую он зовет «темной госпожой»: она, судя по описанию, африканского происхождения.

Смысл всех этих рацей, наверное, в том, что я не собирался делать «Венецианского аспида» историей о дискриминации, хотя дискриминация среди персонажей романа явно присутствует. Для меня это история о лицемерии и алчности, мужестве и скорби, гневе и возмездии. Но самое важное: я хотел, чтобы рассказ мой в первую очередь показывал, как это клево – иметь собственного дракона. Мне самому такого хотелось с пяти лет[345].

Кристофер Мур

Сан-Франциско, Калифорния

Январь 2013 г.