Венецианский аспид

– Знаком. Он очень часто был связным меж нами, ходатаем моим[182]. Когда любовь наша в Венеции еще была тайной.

– А, она и впрямь его знает. Смотрите, дружеские объятья. Он целует воздух у ее щеки, как это водится за флорентийцами. Целует кончики пальцев, отдавая дань ее совершенству. А, он ее знает.

– Я же сказал – да, они знакомы.

– И у него наверняка веские причины искать нынче ее совета.

– Считаете, намеренья его не честны?

– Честны?

– Ну да, честны. Открыты, прямы. Честны. Не повторяйте за мною попугаем. Говорите начистоту, Яго.

– Повиноваться старшим, генерал, – долг воина, но оглашать догадки не входит и в обязанность раба[183]. А Кассио, я думаю, – он честен[184], но я вас прошу, – ведь, может быть, мой домысел порочен, а у меня несчастная привычка во всем искать дурное и напрасно подозревать других[185]. Однако все мужчины подвержены слабостям порой: Кассио утверждал, что он не пьет, – и он почти никогда и впрямь не пьет. А один раз оступился. Позволил себе. Может, и тут тот же случай.

– Чего случай, Яго? Клянусь, если я выясню, что вам что-то известно, и мне вы не сообщили, я скину вас вот с этой самой крепостной стены.

– Жена моя, Эмилия, – она сказала: Кассио пришел к ней и умолял, чтобы она вступилась за него пред Дездемоной или устроила им встречу наедине. В отношении Микеле Кассио я готов поклясться, что считаю его честным человеком[186], но у меня в крови: везде искать обман, и часто вину я вижу там, где вовсе нет ее[187].

– Но с ними Эмилия, как видите.

– Как скажете. Она была там, это правда. Мое усердье нередко видит грех, где нет его, и потому прошу я вашу мудрость, презрев мои убогие сужденья, им веры не давать и не смущаться случайным и неточным наблюденьем. Ни ваш покой, ни благо, ни мой опыт, ни честь моя, ни честность не дают открыть вам мысль мою[188]. Ни у мужчин, синьор мой, ни у женщин нет клада драгоценней доброй славы. Укравший мой кошель украл пустое: он был моим, теперь – его, раб тысяч; но добрую мою крадущий славу ворует то, чем сам богат не станет, но без чего я нищий[189].

– Кассио нашли в дымину пьяного. Он блевал на изувеченный труп вашего офицера, Яго, и совершенно не помнил, как все это произошло. Его доброй славе и так кирдык. Говорите.

– Ну, он же симпатичен, в нем есть некое гладкое обаянье, а супруга ваша, ну, молода – да и прекрасна, как и он…

– Прекрасен?

– Я не утверждаю, что намеренья его бесчестны, да и что супруга ваша подвержена его флорентийской смазливости, но лучше уж знать наверняка, разве нет? Так же лучше, правда? Послушайте ж, что я считаю долгом вам объявить, хоть ясных доказательств нет у меня: смотрите, генерал, за вашею женою хорошенько, внимательно следите вы за нею и Кассио; глаз не спускайте с них, ни ревностью себя не ослепляя, ни верою в их честность – не хотел бы я ни за что, чтоб добротой своей обманута была душа такая открытая и честная – за всем внимательно следите. Мне знакомы характеры венецианских жен[190]. Взять мою – какой солдат за много месяцев на полях сражений не испытывал подозрений? А главное, не надо углубляться в вопросы эти дальше, генерал. Все предоставьте времени[191]. Дабы не сокрушить такого нежного доверья обвиненьем. Однако глаз с них не спускайте.

– Добрый совет вы мне даете, Яго. Так и поступлю. Давайте же покончим с инспекцией, и я отправлюсь к ней. Пригляжусь.

– О, берегитесь ревности, синьор. То – чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей добычей[192]. Но лучше знать уж, чем подозревать.

– Чудище? А![193] Вы так дьявольски плетете словеса, что они придают сил врагам, кои суть призраки воображенья, Яго. Давайте ж довершим инспекцию, и я пойду придушу это самое чудище с зелеными глазами единственным поцелуем моей милой Дездемоны. – С этими словами мавр взобрался на самую высокую стену и даже не оглянулся, следует ли за ним младший по званию.

– Да нет, не врагам, – прошептал Яго. Чего это Эмилия смеялась шуткам флорентийца? И с какой стати он шутил – разве не ведомо ему, что ему хана? Ну, не прямо сейчас, так скоро.

* * *

Я раздумывал над дерзким налетом на тюрьму, с использованием множества обличий, обильным кровопролитием и резкой некоторого количества голов, но я мелок, и у меня с собой ни куклы моей, ни обезьянки, а вместо них – до офигения здоровый мешок золота, поэтому я решил подойти к вопросу об освобождении сокамерника Харчка сугубо практически. Посредством подкупа.

Насчет денег, кстати. Как выяснилось, большинство королевств никогда не доверяют ключей от сокровищниц королевским шутам не просто так. Причина здесь в том, конечно, что мы по природе своей и образованию – дураки, а потому деньги нам противопоказаны. Этот урок Джессика б нипочем не усвоила, если б не бухой пентюх, охранявший боковые ворота Генуэзской крепости, и не пылкий пиздодуй, его командир.

Охранник, похоже, немного протрезвел после того, как мы освободили Харчка, но менее жалок не стал.