Венеция. История города

Творения большинства этих художников, особенно Каналетто, широко представлены и за пределами Венеции. Сам Каналетто с 1746 по 1755 год работал в Англии. Впрочем, многое из того, что он создал на родине, тоже постепенно переместилось на Альбион благодаря покровительству купца Джозефа Смита (1682–1770), который прожил в Венеции большую часть жизни начиная с 1744 года в качестве британского консула. Он перепродал немало полотен и рисунков королю Георгу III. Изображаемая местность нередко слегка видоизменялась для придания перспективе большей стройности, сами же картины и их сюжеты были под стать Смиту, классическому представителю английской аристократии и джентри, которые воспринимали Венецию прежде всего как одну из важнейших составляющих «большого путешествия». Подобных путешественников было очень много — не в последнюю очередь потому, что странствовали они не в одиночку, а в сопровождении настоящей свиты и бессчетных друзей. А если еще добавить к ним немногочисленных простых туристов… Благодаря им процветали магазины, кофейни, гондольеры и портные, не говоря уже о художниках и граверах, что оказывало чрезвычайно благотворное влияние на местную экономику, хотя некоторые считали, что о местной культуре того же сказать нельзя. В период карнавала в 1740-м Уортли Монтегю писала своей подруге графине Помфре о «болванах» — ее молодых соотечественниках, которые считали ее апартаменты в палаццо Мочениго чем-то вроде убежища:

…Большинство из них хранят нерушимую верность языку, которому обучила их в детстве нянюшка. За границу они выезжают только затем (насколько я понимаю), чтобы купить новые наряды, в которых они будут блистать в неких тайных кофейнях, где наверняка не встретят никого, кроме себе подобных, и, увенчав ослепительной победой долгое ухаживание за служанкой-камеристкой какой-нибудь оперной дивы, которую, возможно, даже запомнят на всю жизнь, вернутся в Англию и будут считать, что теперь в совершенстве разбираются в людях и нравах.

В июне, утверждает она, город «все еще наводнен англичанами, которые измучили меня хуже семи казней египетских».

Этот город кофеен и борделей, туристов и художников, изысканной игры света, блеска старых традиций, превратившихся в пустую суету, не мог оказать никакого сопротивления энергичному, несокрушимому, нетерпимому генералу Бонапарту, который прибыл в Северную Италию, чтобы в 1796 году начать войну с Австрией. Венеция, может, и была республикой, но относилась враждебно к новому французскому типу республиканства и приютила в Вероне будущего Людовика XVIII. (На Наполеона заявление Венеции о нейтралитете не произвело никакого впечатления и он добился изгнания Людовика.) Венеция спокойно смотрела, как французы опустошают Терраферму и жестоко подавляют Пасхальное восстание в Вероне. Сенат уступил приходившим от Бонапарта ультиматумам, но француза спровоцировал на более серьезные угрозы командующий крепости Сант-Андреа, 20 апреля открывший огонь по французскому судну. То ли в результате этого обстрела, то ли в последующем сражении пятеро французов погибло, оставшиеся члены команды были взяты в плен. Это немедленно побудило Бонапарта потребовать того, что Норвич точно назвал «самоубийством государства».