Венеция. История города

Атмосфера и свет в «Пьете» в соответствии с сюжетом совсем иные. В левой части картины обезумевшая от горя Мария Магдалина бежит, протягивая вперед руки. И она, и стоящий на коленях святой (Иероним, говорят современные исследователи), как показалось Теофилю Готье, мучимы сомнениями, сможет ли тело, которое они собираются похоронить, вновь восстать; «верно, Тициан никогда еще не создавал настолько мертвого тела. Под зеленоватой плотью и синеватыми венами не осталось и капли крови, живые краски навсегда покинули это тело». В этом «изображении страдания и болезненных мук впервые великого венецианца оставило его неизменное античное спокойствие. Тень приближающейся смерти как будто борется со светом в душе художника, в палитре которого всегда присутствовало солнце, и окутывает картину сумеречным холодом».

Тициан изобразил себя в образе Иеронима, глядящего испытующе — а не с сомнением — на Спасителя, который один только может прощать грехи. Написав эти фигуры, Тициан умер, и картина не была окончена. Он создавал ее для своей могилы во Фрари, но она так туда и не попала. Полотно оказалось у художника Джакопо Палма (позже названного Палма Джованни, чтобы не путать его с двоюродным дедом), и тот, как гласит надпись, «с благоговением завершил его и посвятил свою работу Господу».

Мария Магдалина в своем горе, как заметил в XIX веке еще один француз, Ипполит Тэн, делает картину похожей на «языческую трагедию». Марию можно представить одной из скорбящих троянок Еврипида, отчасти она связана и с образом Венеры, оплакивающей Адониса. К классическим образам относится и статуя Сивиллы. Она здесь не просто так: не только из-за ее пророчеств, но и как напоминание, что античный мир, — в котором, с христианской точки зрения, есть место только отчаянию при данных обстоятельствах, — уже остался в прошлом. Другая статуя, Моисей, указывает на то, что Христос и вытесняет, и одновременно выполняет Старый Завет. Еще один обнадеживающий знак светится в апсиде между статуями: феникс, птица, возрождающаяся из пепла, символ воскрешения. Итак, Тициан признает страх и боль смерти — Христа, его собственной, зрителя, — но со свойственным христианству ретроспективным взглядом оставляет место и надежде, которая светит нам, как незатухающий нимб Спасителя в этом мрачном сумраке. Отчаяние Магдалины, как и тихая, нежная скорбь Святой Девы, превратится в радость; терпение Иеронима и, как надеется автор, его собственное, помогут достичь прощения.

Веронезе часто встретишь в Венеции, особенно во Дворце дожей и в церкви Сан-Себастьяно, но в Академии есть картина, с которой связана очень известная история. В апреле 1573 года Веронезе закончил свою роскошную (5,5 на 12,5 метров) «Тайную Вечерю» для трапезной монастыря Санти-Джованни-э-Паоло. Кто-то донес на него и его картину святой инквизиции. В отличие от государственной инквизиции Венеции, сия организация (подчинявшаяся Риму) имела ограниченные полномочия — если дело не касалось ереси. Веронезе предстал перед трибуналом, куда входили инквизитор, папский нунций и патриарх или их представители и три сенатора. Протокол допроса сохранился в государственных архивах Венеции. Трибунал желал знать, почему у одного из присутствующих на Тайной Вечере из носа шла кровь, а два алебардщика «одеты по немецкой моде».

Кровь у него из носа пошла в результате несчастного случая, отвечал Веронезе, а затем попросил разрешения сказать несколько слов (буквально «двадцать») и пояснил: «Мы, художники, пользуемся той же свободой, что поэты и сумасшедшие». («Безумец, и влюбленный, и поэт / Пронизаны насквозь воображеньем», — вторит ему Тезей из «Сна в летнюю ночь» примерно двадцать лет спустя. Как относилась к таким сумасшедшим инквизиция, — вопрос более спорный.) Одаренный богатым воображением художник сообщил, что изобразил двух алебардщиков у подножья лестницы, которые ждут там на случай, если потребуются их услуги, ему кажется правильным, что хозяин дома, как известно, человек богатый и знатный, имел таких слуг.