Венеция. Карантинные хроники

Солнце, видимо начитавшись рекомендаций в Gazzettino, решило снять карантинную маску и не жалеть ультрафиолета. Оно ныряет в каналы, отскакивает оттуда зеленоватыми бликами, запрыгивает в окна. Словно стремится компенсировать вынужденное бездействие горожан. Что касается остальных компенсаций, то сегодня опубликован указ правительства о мерах экономической поддержки граждан. Оплачиваемые отпуска, сохранение для кого-то зарплаты и даже небольшие выплаты нам, самозанятым художникам и предпринимателям.

Сама же Gazzettino (кстати, венецианское слово, подарившее всему миру “газету”) с каждым днем становится все тоньше по мере того, как истончается поток новостей. Зато другое венецианское слово – quarantena – теперь звучит, наверное, в мире чаще других.

Quaranta – 40. 40 дней искушения Христа в пустыне. 40 лет выводил Моисей свой народ из неволи… 40 – важное число. Посмотрим, чему оно равняется на этот раз.

Первый карантинный указ в Венеции – 1377 года. Вспышек чумы и разных карантинов Венеция пережила за свою историю порядка шестидесяти. Нам не привыкать. Но к XVII веку именно Серениссима стала первым государством, победившим тяжелейшую эпидемию, в том числе благодаря жесткой организации и карантинным мерам с участием тайной полиции и, конечно, доктору Чуме. Из его образа до нас дошла традиционная маска Commedia dell’Arte с клювом. Это была мера безопасности: в нос клали чеснок, травы и тампоны, призванные предохранять от заражения, а трость доктор использовал для осмотра больных, чтобы не прикасаться к ним руками даже в перчатках. Про бактерии и вирусы никто тогда не знал, но, что зараза передается по воздуху, было очевидно. Тогда это именовалось миазмами, а длинноносый доктор-маска, держащий в клюве тампон с чесноком и травами, стал символом этой невидимой борьбы. Или борьбы с невидимым?

Но сейчас по пустынной набережной с клювами расхаживают лишь чайки, в переулках переговариваются голуби, а настоящие доктора больше похожи на инопланетян, хотя по сути их амуниция при ближайшем рассмотрении мало чем отличается от тогдашней: те же очки, те же перчатки, те же респираторы. И лишь синяки на лицах героических итальянских медиков выдают, по скольку часов они не снимают своих защитных очков и масок.

Люди стараются помогать друг другу даже на расстоянии. В фейсбуке появилась группа “Поколение 90-х”: молодые люди, для которых инфекция менее опасна, предлагают закупать продукты одиноким старикам и вешать пакеты им на дверь. Правильно сказала одна моя подруга. Нынешнее тяжелое время, когда итальянцы надели медицинские маски, помогло каждому человеку снять с себя маску. Стать самим собой. Очередной парадокс нынешней эпидемии, в которой изоляция – жест солидарности, а маска открывает человеческие лица.

Сегодня во Франции первый день такого же жесткого карантина, как у нас. Друзья постят фотографии пустынных улиц.

И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна.
Так вот – над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.

Но Париж как раз не погиб. И не погибнет. Как и Венеция. Эта тишина – возможность услышать. А услышав, увидеть.

День десятый. День одиннадцатый

“Опять весна на белом свете… Скворцы пропавшие вернулись”.

Почему-то отрывки из этой песни о войне крутятся у меня на языке с самого утра.

Впрочем, скворцы как раз никуда не пропадали. Как и парочка дроздов, живущих уже много лет в нашем венецианском садике.

Лебеди тоже. Мировая пресса полна новостями о вернувшихся лебедях и дельфинах. Дельфинов, признаться, не встречала. А вот лебеди… Они жили всегда в тихих заводях между островами Бурано, Маццорбо и Торчелло, иногда подплывая к нашей лодке, когда мы отправлялись в летнюю хижину на отдаленном островке. Просто теперь их наконец заметили. Да и они осмелели. Голуби тоже преобразились. Сменив наглых рвачей с Сан-Марко, они тихо гулят на площадях и в переулках, то и дело пристраиваясь у ног людей, совершенно их не боясь, но и не выпрашивая подачек. То же и чайки. Если за последние годы они превратились в разбойников, с налету выхватывавших пиццу и бутерброды из рук зазевавшихся туристов, то теперь занялись своим традиционным рыболовным ремеслом. Рыбы тоже стало больше. Она была всегда, но теперь в прозрачной воде, особенно на солнце, ее виднее, и целые стайки кружат, переливаясь на солнце чешуйками-черепичками. По утрам нас будят разноголосые трели птиц. По канату вдоль Большого канала, гордо выгибая шею, шагает цапля. Ее пластика чем-то сродни аркам и стрельчатым окнам палаццо, служащих ей декорациями. Культура все меньше отделена от природы, все более сходятся самые простые и самые высокие сферы, как и случается в минуты больших бед и больших прозрений.