Венеция. Под кожей города любви

— Правда? А я не могу сосредоточиться, когда рядом люди. А живешь ты… — продолжаю я, и мы хором заканчиваем фразу: — …с мамой.

— Ну, а после экзаменов? Чем планируешь заняться?

— Нужно будет писать диплом.

— А после этого?

— Не знаю пока. Хотелось бы съездить в Рим, потом в Лондон, пожить там.

— Если хочешь, может жить у нас. Пожалуйста, места хватит.

— Нет, нет, спасибо, в Лондоне у меня есть подруга, мы знаем друг друга с младенчества, я могу остановиться у нее.

— А после Лондона?

— После Лондона! — Он поднимает глаза в деланом изнеможении.

— Кем ты хочешь стать — учителем, писателем, философом?

— Никем из перечисленных — ну, может, профессором, я буду курить красивую трубку. А если серьезно, хотелось бы стать графическим дизайнером, хотя такого образования у меня и нет.

Я и сама всю жизнь тайно мечтала быть дизайнером, посему горячо поддерживаю эту идею.

— Я думал, что мог поучиться в Лондоне, — неуверенно произносит Эммануэле.

— Конечно! Ты должен подать документы. Это для тебя просто идеальный вариант. Правда, это трудно. Если решишь поступать в колледж Святого Мартина[31] — это лучшее место.

— Это трудно? — переспрашивает он с тревогой.

— Да. В смысле, трудно, конечно, но совсем просто, если есть талант.

— А! Я понял.

Список вопросов исчерпан, словарный запас тоже, у меня нет ни малейших соображений относительно того, в каком направлении продолжать сей глубокомысленный разговор, так что какое-то время (продолжительное) сижу молча и тихо скриплю зубами.

— А как продвигается твоя работа? — задает вопрос Эммануэле.

— О! Все в порядке. Нормально.

Честно говоря, работа идет со скрипом. Мне кажется, она так никогда и не будет завершена. И чем больше я корплю над ней, тем больше крепнет во мне это чувство.

— Ты закончила? — спрашивает Эммануэле.

— Почти. Еще предстоит все редактировать, проверять. И потом, — вздыхаю я, — давай я скажу это по-английски: иногда я думаю, что все, что я написала, никому не интересно. Просто пересказываю какие-то разговоры — даже не разговоры, все это слова, бессмысленные слова…

— Болтовня. — Он понимает меня с полуслова.

Мы снова погружаемся в молчание.

— Мне сегодня трудно разговаривать, — извиняюсь я, — слишком долго сидела взаперти.

И все же нам удается поддерживать вполне пристойную беседу, которая не гаснет благодаря доброй воле и тяжким лингвистическим усилиям обеих сторон.

— Я допил свой «шприц», — сообщает Эммануэле через некоторое время с комичными интонациями алкоголика.

Я улыбаюсь, мне определенно нравится, как мы проводим время.

— А что теперь? — спрашиваю я.

— Белое вино, но я же не могу пить, если ты не будешь. Что бы ты хотела?

— Ой, нет… А, ладно, давай. Красное вино.

— Красное вино! Превосходный выбор. Сиди здесь, я сейчас все принесу.

Я откидываюсь к стене, потягиваюсь и наблюдаю, как он делает заказ.

Напитки на столе, мы пробуем.

— Вино хорошее? — интересуется Эммануэле.

— Очень хорошее. И мой итальянский, кажется, тоже стал лучше. У нас с тобой одинаковые туфли, — мрачно замечаю я.

— Точно, вот это да! Я помешан на обуви. Я всегда ищу туфли без толстых подметок.

— Чтобы они не были тяжеловесные, как корабли, — соглашаюсь я. — А я всегда пытаюсь найти такие, чтобы были в мужском стиле, но при этом женские. В магазинах они редко бывают, хоть на заказ делай.

— Знаешь, сколько сейчас времени?

— Сколько же? — мурлычу я.

— Уже открылся бар «Postali». Может, нам пойти туда и повторить?

Я широко улыбаюсь, радуясь не перспективе выпить, а обаянию и непринужденности этого парня.

Мы одновременно встаем и идем расплачиваться. Эммануэле не дает мне заплатить свою долю, смеясь, он отпихивает меня локтем от стойки. Снова, как раньше в «Do Forni», я отмечаю, что он силен физически. Владелец бара наблюдает за нами со скупой улыбкой — не то чтобы понимающей, а скорее похожей на гримасу скучающего, все повидавшего человека: plus ça change[32]…

Выходим на улицу в прохладную безлюдную тьму и направляемся к «Postali». Бар почти пуст. Седовласый сексапильный хозяин, Роберто, приветствует нас обоих как давнишних знакомых. Эммануэле, не изменяя себе, снова выбирает белое вино, я — красное, «Рефоско». Мы усаживаемся на веранде друг против друга в одинаковой позе: сутулясь и опираясь одним локтем о балюстраду канала. Сбоку от нас мягко толкаются лодки. Наш столик точно напротив двери — чувствуя, что по канонам фэн-шуй я незащищена, выставляю между собой и дверью пустой стул.

— За моего воображаемого друга, — объясняю я и поднимаю бокал, адресуясь к пустому стулу.

— Смотри-ка, а ты здорово заговорила по-итальянски, — замечает Эммануэле.

— Но я не умею говорить в прошлом и будущем. Только в настоящем.

— Это же отличный принцип!

— Да, очень буддистский принцип, — соглашаюсь я.

— Двигаться по жизни, постоянно пребывая в моменте настоящего, который не затмевается памятью о прошлом и не искажается надеждами или тревогами о будущем. Это идеальный образ жизни.

Мы смеемся, потом наступает молчание — ленивое, полное взаимопонимания.

Я говорю, что уже заказала билет домой.