Венеция. Прекрасный город

Венеции всегда угрожала опасность. Во все века считалось, что город ждет неминуемая гибель. Все его действия, возможно, объясняются глубоким всеобъемлющим страхом, а захват материковых земель и создание империи были попытками уменьшить неуверенность. Медленное торжественное правление патрициев на самом деле представляло собой защитный механизм. Венецианцы ненавидели непредсказуемость. Они испытывали нешуточный страх перед будущим. Стяжательство, страсть к золоту и другим богатствам, возможно, объясняются так же, как скупость мистера Скруджа в повести Чарлза Диккенса «Рождественская песнь»  (1843) – «Ты слишком боишься мира». Однако триумф Венеции, главный источник ее гражданской гордости в XVII и XVIII веках, ее притязания на вечную славу можно объяснить простым фактом: она поставила себя в уязвимое положение и все-таки осталась неоскверненной. Какой еще город на земле может об этом заявить?

Этот город всегда осознавал себя, был одержим собой. И занимался самообманом. Он лгал самому себе. Создавал о себе мифы. Он сочинил свою историю, совершенно не согласующуюся с подлинной. Он был во власти противоположных импульсов; к примеру, проповедовал гражданскую свободу и в то же время требовал полного контроля над населением. На первый взгляд в нем царила атмосфера праздничного веселья, однако в центре его политики лежал коммерческий расчет. Многочисленные воззвания к народу Венеции не поддаваться искушению роскошью, чувственностью и расточительностью свидетельствуют о том, что город охватывала ненависть к себе. «Мы должны быть непорочными» – таков был призыв. Мы должны остаться неоскверненными, как наш город. Должны быть безупречными. Поэтому то, что угрожало порядку или безопасности, изгонялось за пределы города.

Настроение народа было крайне неустойчивым. Любые внезапные изменения или неожиданные поражения повергали его в отчаяние. В XVI веке Марино Санудо то и дело пишет в дневнике: «Весь город в отчаянии». Город преследовал постоянный страх заговора. У человека это опасный симптом психического расстройства.

Можно сказать, что Венеция олицетворяет все города. Она воплотила в себе многие страхи, поражающие города: страх заболеть, страх заразиться, страх навсегда быть отрезанным от природы. Но она олицетворяет и пороки всех городов: их роскошь, их могущество, их агрессию. Место, полное страхов.

XI Город мифов

Глава 34 Карта разворачивается

Существует множество карт Венеции, не все из них надежны. Возможно, по количеству карт этот город занимает первое место в мире, и все же в некотором смысле он не поддается переносу на карту. Calli слишком напоминают лабиринты, тесные проходы между ними слишком извилисты. Здесь слишком много закоулков, чтобы их можно было начертить на бумаге. Во всяком случае, город расположен не на одном уровне, а раскинулся вдоль мостов и каналов. До боли знакомая картина: туристы, потрясающие картой и тщетно вглядывающиеся в названия улиц и мостов. Они оказались в «совсем другом месте». Чужакам в Венеции нельзя не заблудиться. Во всяком случае, городов, созданных человеческим воображением, нет ни на одной карте.

Первая дошедшая до нас карта Венеции, на которой можно ясно разглядеть окончательные очертания города, относится к XII веку. Но самой известной остается карта 1500 года работы Якопо де Барбари, изображающая город «с птичьего полета». На этой карте впервые нашел воплощение образ Венеции как значимой формы. Ее детали не имеют себе равных, исполнение выше всяких похвал. Однако это скорее символическое, а не натуралистическое изображение города. Некая священная геометрия, подчеркивающая искусственную природу города. Меркурий, сидящий на облаке над городом, прямо над рынком Риальто и базиликой Святого Марка, восклицает: «Я, Меркурий, благосклонно блистаю над этим рынком, как ни над одним другим». Нептун глядит на него из вод лагуны, возглашая: «Я, Нептун, обитаю здесь, успокаивая воды этой гавани». Город имеет форму дельфина, резвящегося в волнах. Его безлюдность внушает веру в то, что Венеция важнее любого из ее временных обитателей. Они лишь тени на ее стенах.

Разумеется, эта карта не преследует практической цели. Как сказал венецианский картограф XV века Фра Мауро, «моя карта… всего лишь один из вариантов реальности. Она может быть хоть сколько-нибудь полезной только как орудие воображения. Я полагаю, и самый мир следует рассматривать как совершенное произведение искусства и проявление безграничной воли».

Множество венецианских карт выражали меркантильные интересы города. Они были созданы не только для того, чтобы обозначить торговые пути в Катай и Трапезунд, но чтобы облегчить проникновение туда, где ни один венецианский купец еще не побывал. К примеру, многие пытались отыскать морской путь к индийским пряностям. На почерневшей стене Галереи рядом с рынком Риальто были фрески, изображающие mappamundi (карту мира), а в самой Галерее хранилась копия «Путешествий Марко Поло».