Венгерский дневник

С советской стороны принимают участие в боях совершенно новые подразделения, привезённые в последние дни из глубинки. Мы убеждались в этом не раз лично, это же подтверждают и наблюдения всех, кого мы ни опрашивали. Очень молодые ребята в бурых шинелях (год рождения, в основном, 1937-й) не всегда знают, куда их привезли, часто едва говорят по- русски, но в одном глубоко убеждены: что в этом городе они громят подлых предателей-фашистов.

А другая сторона? Это, главным образом, те же, кто 23 октября демонстрировал перед парламентом, потом отражал первую интервенцию, организовывал национальную гвардию. Однако их больше, чем прежде: к рабочей и студенческой молодёжи прибавились и старые рабочие, которые до тех пор поддерживали революцию только пассивно. Теперь с оружием в руках они встали на баррикады Чепеля и Кёбаньи.

Францишка с Марьяном ходили сегодня по укреплениям защитников города, разговаривали с командиром одного из участков, шахтёром, тяжело раненным в ноги, и с другими бойцами. Они вернулись в глубоком убеждении, что венгры будут сражаться до конца. Но концом этим — рано или поздно — скорей всего будет поражение.

Отец и сын

Вечером в нашей гостинице укрылись два венгерских бедняка из-под Будапешта. Днём они пытались навестить в задунайском госпитале второго сына, тяжело раненного на улице осколком снаряда, под вечер застряли в нашем квартале и ночью не могли продолжать путь.

Отец — маленький, худенький, иссохший, с запавшими щеками и блекло-голубыми глазами. Трудно понять, седая или светлая от природы меланхолическая щёточка белых усов. Выцветшая лыжная шапка наезжает на уши. Паренёк — лет шестнадцати-семнадцати, лицо тоже вытянутое, но округлённое беретом, глаза тёмные. Оба сидят внизу в швейцарской — неподвижно, с тем характерным отупением простых людей, которое мужиколюбцы принимают за смирение и фатализм. А это всего лишь страшная усталость.

Вторник, 6 ноября

В посольстве

По разным причинам я добрался сегодня до посольства позже остальных. По пути — неожиданность: танковая колонна разместилась на тихой улице Горького, в том числе один танк перед больницей и один прямо перед посольством. Этот последний производит впечатление пустого, зато на первом и вокруг него множество солдат, весёлых, хохочущих, болтающих.

В посольстве меня встречают перепуганные лица друзей. Танки въехали на улицу Горького минут пятнадцать назад, и как раз этот весёлый пустил автоматную очередь по окнам посольства. В секретариате посла разбитые окна, осыпавшаяся извёстка. К счастью, ни в кого не попали, но ещё бы чуть-чуть… Советник старательно собирает сплющенные пули.

Говорят, это не единственный сегодня случай обстрела посольств. То же самое было с югославским, где погиб первый секретарь, и, кажется, с египетским.

Партбилеты

Радио-Будапешт непрерывно передаёт весёлые мелодии из оперетт. Но собравшийся вокруг репродуктора персонал гостиницы глядит уныло.

Зыгмунт утешает: скоро стрельба кончится, наступит спокойствие — но их-то, оказывается, и пугает, что будет потом. Все они во время революции сожгли перед поверженным памятником Сталина свои партбилеты — билеты миллионной партии.

— Что теперь с нами сделают?

Зыгмунт не слишком убежденно успокаивает: ничего, мол.

Старушка-уборщица вздыхает:

— Пусть уж будет эта партия, только бы никого в неё не загоняли…

Бетховен

Вечером мы вылезаем на крышу и глядим на зарева над городом. Их много, они окружают нас со всех сторон. Только что начавшийся дождь не гасит пожаров.

Каждые несколько минут перед нами сверкает молния, потом раздается гром. Это артиллерийская гроза — а начнись природная, мы её не заметили бы за грохотом войны.

Среда, 7 ноября

Как мы ходим по городу

Война продолжается. Ни на миг не умолкает. Страдание продолжается.

Не было дня, чтобы мы не вышли в город, не заглянули войне в глаза.

Но ходим мы странно. Никто нас этому не обучил, это пришло само и уже кажется нормальным. В редкие мгновения иронического самоконтроля мы осознаём, что, веди мы себя так в иной жизни, нас приняли б за сумасшедших.

Зыгмунт:

— Представьте себе, что мы осторожно, гуськом, прижимаясь к стенке, идем по улице Фоксаль. Доходим до угла. Первый осторожно выглядывает, остальные ждут. Порядок, танков нет. И — бегом через дорогу на другую сторону. И в подворотню. Оглядываемся: никто не остался? Прислушиваемся: откуда стреляют? И снова осторожно, гуськом, прижимаясь к стенкам — до следующего угла…

Промах

И всё-таки нет места безопаснее улицы.

Вот мы сидим в столовой гостиницы — то ли высокий полуподвал, то ли низкий первый этаж, — как вдруг раздается треск, свист, над нашими головами пролетает хорошенькая пуля и вплющивается в противоположную стену.

За минуту до этого один из нас стоял прямо там.

Положение