Венгры

Гуркевич не стал ее слушать. Сразу же толкнул дверь в комнату — и в изумлении застыл на пороге. За столом, уставленным консервными банками и блюдами с едой — в центре возвышалась пузатая бутылка «Старки», — сидели двое: красивая блондинка и высокий худощавый брюнет в мундире цвета хаки. На расстегнутом воротнике отливали золотом две звездочки.

Блондинка вскочила со стула.

— Боже, Пупсик! Ты… здесь! Живой?

— Живой, — отрезал Гуркевич со злостью. — Вижу, Зоська, ты неплохо устроилась. Этот тип… он что, из организации Тодта[6]?

Гуркевич хмуро взглянул на военного, который наблюдал за ним с улыбкой — любезной, но слегка обеспокоенной.

— Ну, знаешь ли… — гордо усмехнулась она. — Я со швабами не вожусь. Это поручик венгерских гусар, адъютант генерала графа… как же его…

— Он понимает по-польски?

Кадр из фильма «Eroica»

— Нет.

— Представь меня.

И он криво улыбнулся венгру.

— Поручик Иштван Койя, — проговорила Зося. — Мой муж… mon mari.

— Enchanté[7], — виновато улыбнулся поручик.

Мужчины обменялись рукопожатием. Зося сбегала за рюмкой и прибором. Повисла неловкая тишина.

— Ну так, стало быть, выпьем, пан мадьяр, — решился наконец Гуркевич. — Prosit!

Венгр с готовностью взялся за рюмку. Выпили.

— Где ты откопала венгерского гусара? — поинтересовался Гуркевич.

— Это несложно, Пупсик, — послушно ответила Зося. — В Залесье сплошные венгры. Целая армия.

Гуркевич взглянул на стол. Выбрал кусок ветчины покрупнее.

— Недурно ты его угощаешь. Не забывай, деньги у нас на исходе. Осталось только две пятирублевки. Остальное все на Кручьей. А на Кручьей ад. Я у повстанцев жрал картошку. Ты с ним спишь?

— Ну, знаешь ли! — возмутилась Зося.

— Знаю, — вздохнул Гуркевич. — Такому брюнету ты бы точно отказать не смогла. Prosit, господин лёйтнант!

Поручик и Гуркевич чокнулись. Глаза мадьяра излучали благожелательность.

— Vous venez de Varsovie, monsieur?[8] — спросил он Гуркевича и, не обнаружив у того на лице понимания, быстро добавил: — Варшава?

— Nicht Варшава! — закричал Гуркевич. — Радом. Mutter — Радом. Не говори ему, что я имею отношение к восстанию. За восстание — к стенке. Prosit, пан мадьяр.

Выпили опять.

— Я так думаю, он Гитлера не любит? — предположил Гуркевич.

— Не… — промямлила Зося. — Мы о политике не говорили.

— Наверняка, — скривился Гуркевич, но тут же заулыбался. — Budapest schöne Stadt!

— Und Warschau auch! — галантно ответил венгр, расстегивая золоченые пуговицы кителя.

— Warschau… Banditen! — отчаянно выпалил Гуркевич. — Пу, пу, пу… Verstehen?

Венгр неожиданно сделался серьезным.

— Keine Banditen. Patrioten. Polnische Patrioten[9].

Гуркевич глянул на него исподлобья. Мадьяр сидел, надув губы.

— Ja, ja, Patrioten, — согласился Гуркевич. — Warschau — Patrioten, Budapest — Patrioten, Berlin…

— Banditen, — завершил убежденно венгр.

И смолк. Гуркевич почесал затылок.

— Prosit! — сказал он, поднимая рюмку. И, подмигнув, добавил: — Венгр с поляком два собрата… — Зося лягнула его под столом. Поручик улыбнулся и вытер лоб платком.

— Жарко, warm, — вздохнул Гуркевич, показывая на затянутые бумагой оконные проемы. — Verdunkelung…[10]

Оба здорово вспотели. В комнате было нечем дышать.

— Spazieren, — объявил мадьяр, внезапно поднявшись и жестом приглашая Гуркевича к дверям.

Тот печально посмотрел на Зосю.

— Гулять ему захотелось. А я тут двадцать километров отмахал… Polizeistunde! — попытался он протестовать.

Венгр покачнулся и по-дружески взял Гуркевича под руку.

— Keine Polizeistunde für mich! — воскликнул он. — Spazieren alle beide… Любить польки…

— Вижу, — ответил Гуркевич. — Похоже, он надрался, Зося. Ты его предупреди, что сегодня я тут сплю…

— Пупсик! — возмутилась Зося.

— Spazieren! — настаивал венгр. — Schöne Nacht…[11]

Гуркевич, смирившись с судьбой, позволил себя увести.

Оба, пошатываясь, вышли через кухню во тьму августовской ночи. Поручик придерживал Гуркевича за талию. За калиткой он замурлыкал песню.

— Stern von Rio… — подхватил было Гуркевич, но сразу же замолк.

Где-то вдали раздался выстрел. Оба нетвердым шагом двинулись по улице к лесу.

— Polizeistunde, — проговорил опасливо Гуркевич. — Deutsche…

— Keine Deutsche… Magyar! — гордо ответил венгр.

Светлое пятно забора с левой стороны исчезло; поручик потянул Гуркевича к соснам. Тот осторожно пытался высвободиться, но венгр держал его крепко.

— О Боже, — простонал Гуркевич, задевая локтем деревом. — Куда? Was… Wohin?

— Moment, — шепнул, не ослабляя хватки, венгр.

Он был на голову выше и гораздо сильнее. Гуркевич боком ощущал неприятное соседство кобуры. Рука мадьяра давила подобно стальному обручу. Они ударялись о стволы, спотыкались о корни, проваливались в ямы от выкорчеванных деревьев. Сердце Гуркевича бешено колотилось, на лбу выступил пот.

— Вот ведь вляпался, — бормотал он про себя. — Загасить меня собрался, каналья. Из-за этой поганой шлюхи! Какого черта я дал себя вывести из дому? Кто узнает об этом, кто вспомнит?..

— Bitte? — спросил поручик.

Гуркевич резко схватился свободной рукой за молодую сосенку.

— Хватит! — крикнул он. — Дальше не пойду! Тут убивай! Hier!