Венки Обимура

-- Бона! Дометалась! -- прыснула Ненила.-- Вспомни, Наташка, о прошлый год, на Купалу, видение небесное было. Думали-гадали, куда это дым-огонь посередь Семижоновки поде-вался, неужто в сырую землю вошел? Ан нет, вон куда -- к Степаниде. И не простой огонь то был -- Змей Огненный! У него голова шаром, спина корытом, хвост предлинный, саженей в пять. Кого приласкала-то Степка?! -- Ненила перекрестилась.-- Тьфу!

Наталья отошла от окна, села на лавку.

-- А коли явился -- разве от него, лиходея, убережешься? -- робко спросила она.

-- Стало быть, поважала она его. А поваженный что наряженный: отбою не бывает. Хотела -- убереглась бы. Насыпать на загнетку собранного крещенским вечером снегу -- и не сунется нечисть.

-- Какой же снег на Купалу? -- вскинула круглые брови Наташка.

-- Припрет -- так сыщешь и летом крещенского снегу. Бабы-лечейки в округе есть, у них поди сберегается в глубоких кувшинах, в стылых погребах. А коль снегу нету, помогают и кресты, на дверях-окнах назнаменованные -наставляла Ненила.

Наталья задумчиво тронула зыбку, где сладко спал младенчик. Ее черная коса раскудрявилась, щеки заалели.

-- А сказывают,-- несмело молвила она,-- будто Змей не в своем обличье является. Будто может он обернуться милым, желанным. Где тут беречься, где противиться? -- Она стиснула руки у сердца, но под Ненилиной усмешкой потупилась.

-- Все об Ивашке томишься? Иль как там его нынешнее прозванье? Иннокентий! Тоже, нашла себе присуху... Замуж тебе, девка, пора! -- качала головой Ненила.-- Гляди, почует ворог летучий твою печаль-тоску -- доведет до худобы, до сухоты, до погибели. И не вступайся ты, Христа ради, за Степани-ду: которая баба совестливая да стыдливая, та прежде у людей совета спросит, а они укажут, как узнать, кто по ночам приходит: настоящий ли муж или сам нечистый. Дело нехитрое, мне и то ведомо. Как за стол его посадишь, станешь потчевать, так притворись, будто ложку обронила, да наклонись, погляди: не копытами ноги? не метет ли по полу хвост? И Степанида об этой премудрости слыхивала -- постарше нас, чай! Ан не схотела чары порушить -вот и получай от мужа ременной плеточкой по белым плечам, вот и рожай не сыночка аль дочечку,, а черную кикимору!

-- Откуда знают, что кикимору-таки родила Степушка?

-- Ах, неверуща!--заплескала ладошками Ненила.-- Кикимора, как есть кикимора! Ерема-знахарь сказывал; тонешенька, чернешенька, тулово что соломина, голова малым-маленька, с наперсточек! Ни с кем она, проклятая, не роднится, одна у нее радость: все губить, все крушить, на зло идти, мир крещеный мутить.

Наташка так и задрожала. На счастье, в избу ввалился Митрей -- муж Ненилы, дюжий, ражий мужик. В дверь повеяло пролетьем, талым снегом... Наташка схватила душегрейку, шалюшку да будто за делом -- прочь. Не удержалась, однако: ноги сами понесли к заколоченной избе.

Вспомнила, как на Герасима-грачевника деревенский знахарь Ерема, черный да вертлявый мужичок, изгонял из дому Степаниды и Никифора кикимору. Обычай велел хозяевам в такую чародейную ночь уходить из. избы, чтобы знахарь сам мог справиться с поганой гостейкой, но ушел один Никифор, а Степаннда осталась, потому что не столько избу, сколько грешное бабье чрево облюбовала нечисть. Наташка словно бы видела,, как подруженька ее, обхватив свой тяжелый, проклятый живот, неподвижно сидела в бабьем куту, у волокового оконца, за которым сгущалась ночь, а знахарь проворно обметал углы, выгребал мусор из-под печки, сжигал его, сновал туда-сюда и все приговаривал, приговаривал обаянные слова, пока не закричала Степанида дурным голосом, не повалилась навзничь... Крик родильницы звенел над деревней, а Ерема бормотал:

-- От силы нечистой зародилось во чреве сие детище, проклинали, его отец с матерью еще до рождения, кляли-бранили клятвой великою: не жить бы ему на белом свете, не быть бы ему в обличье человека, гореть бы ему век в смоле кипучей, в огне неугасимом! Унеси, нечистая сила, дите свое из утробы матери за тридевять земель, нареки его там кикиморой, отдай на взращение кудеснику в горы каменные. Расти ему там в холе-неге на беду всему роду человеческому, научаться премудростям, лютому волшебству всякому!..

Так оно, знала Наталья, и вышло. Родила Степанида незнамо кого, положили того клятого младенчика в корзинку, тряпицей принакрыли, унесли от обеспамятевшей матери, да не в каменные горы -- не было гор окрест Семижоновки,-- а в дремучий лес, в чащу темную, поставили на крылечко избушки, где жил старый кудесник, колдун лесной. Сказывали, черную науку он знал, душеньку свою в недоброе место продал!

А чуть оклемалась Степанида, посадил ее Никифор на телегу, нагруженную скарбом, избу заколотил и подался от позора в края далекие. Облила Степанида слезами дорогу, -да что: суров мужик, терпи, баба!

"Все губить, все крушить, на зло идти..." -- вспомнилось Наташке. Уткнула она лицо в шалюшку и бегом от заколоченной избы. Чур, меня, чур!

* * *

Ты запой, ты запой, жавороночек,

Жавороночек ты, весенний гость,

Про тое ли про теплую сторонушку,

Про тое ли про земли про заморские,