Венок ангелов

– А знаете ли вы, что вы постоянно напоминаете мне мою мать? – сказал он. – Я имею в виду, конечно, не внешнее, а внутреннее сходство: вы ведь тоже все еще молитесь любви, и это-то и есть для меня самое тревожное в вас, я бы даже сказал зловещее, почти невыносимое. У меня такое чувство, будто в вашем присутствии все давно принятые мной решения опять оказываются под сомнением, как будто ко мне вернулся кто-то из умерших, например моя мать…

Он произнес все это с какой-то невиданной откровенностью, в которой было что-то жуткое и в то же время душераздирающее. Я подумала: «Ах, если бы я только знала, что бы сделала его мать в эту минуту, окажись она рядом!»

Он тем временем продолжал:

– Мне и голос ваш представляется похожим на ее голос. Иногда я просил ее спеть мне этот хорал – тогда я любил его так же, как она, я любил все ее духовные песни.

Он опять заиграл хорал, но на этот раз тихо, как бы неосознанно. А у меня в голове звучало: «Если бы я только могла сделать то, что делала его мать!» Я невольно сложила руки для молитвы. Он заметил это, и тут лицо его окончательно разгладилось, от прежней неподвижности не осталось и следа – я теперь без труда могла себе представить, как он маленьким мальчиком стоит на балконе рядом с матерью и смотрит на ее молитвенно сложенные руки.

– Хотите, я спою этот хорал? – предложила я.

Он не ответил, только игра его, когда я запела, вначале как будто подернулась легкой дрожью. Постепенно эта дрожь улеглась, как и легкая дрожь в моем голосе. И все вдруг стало так естественно, так просто, словно и не могло быть иначе.

Наконец – уже наступила ночь – он встал и сказал:

– Благодарю вас.

И то, что он в этот поздний час проводил меня до дома и что мы всю дорогу молчали, тоже было чем-то само собой разумеющимся. Я уже не спрашивала себя, что сказала бы на моем месте его мать, я знала: с этой женщиной, которой уже не было в живых, меня теперь связывала тайна – такая сокровенная, что меня совершенно не заботило, как отнесся бы к этому вечеру Энцио. Староссов не упомянул своего друга ни единым словом, ведь этот вечер стал для него возможен лишь благодаря отсутствию Энцио. Я знала это – ах, ведь Зайдэ не просто сказала, что Староссов – отпавший от Церкви католик, она сказала, что это Энцио отучил его от религии. Но это был тот Энцио, которого, как мне казалось, больше не существовало! Энцио, который любил меня, стал другим – я была уверена в этом. В остальном же описанный вечер, как ни глубоко он меня взволновал, очень скоро отступил в моем сознании на дальний план: его заслонили решения, связанные с моей собственной судьбой, ибо уже через несколько дней возвратился из своей поездки Энцио.

Он неожиданно появился на лекции моего опекуна, я увидела его со своего подоконника, когда он в последнюю минуту, перед самым началом лекции, переступил порог аудитории. Его лицо и весь его облик дышали свежестью и бодростью, он гордо и радостно кивнул мне – должно быть, поездка его оказалась успешной. Я еще успела кивнуть ему в ответ, и лекция началась.