Венок на волне

Афанасьев, увалень с покатыми плечами, на которых блеснули лычки старшины 2-й статьи, подмигнул и, ничего не сказав, неожиданно ловко юркнул вниз по трапу, кивком пригласив меня за собой. Я хотел спуститься так же быстро, но скользнул каблуками по ступенькам, больно стукнулся головой и, будто с турника, плюхнулся на вторую палубу. Афанасьев сделал вид, что не заметил.

- Товарищ командир, новичок к нам, - доложил он, пропустив меня в дверь каюты. И, словно невзначай, спросил: - Этот, что ли, мне на смену?

Командир, сидевший за небольшим столиком, привстал и сразу занял собой полкаюты.

- Заходите, заходите, ждем. И давненько.

Он чуть сдвинул рукав с золотыми нашивками капитана 3-го ранга и взглянул на часы.

- Девять ноль пять? А ждали к девяти ноль-ноль. Так, вам кажется, было предписано?

Чего угодно, а такой дотошности я не ожидал. Человек пришел на корабль не на день-два - и уже счет на минуты. Можно было бы приветить и поласковей.

- Вы свободны, Афанасьев, - сказал командир, а мне показал на кресло, приглашая сесть.

В каюте, напоминающей плацкартное купе, сквозь сизоватый сигаретный дым кругло брезжил иллюминатор. На столике - скатертью со свивающимися углами карта и журнал "Морской сборник" с военно-морским флагом на обложке. За шелковой ширмой угадывалась постель. На серой стене, прямо над столом, фотография допотопного катера. "МО, - определил я, - "Морской охотник" довоенной постройки. И зачем здесь эта старая калоша?"

- Конечно, не салон белоснежного океанского лайнера, - перехватил мой взгляд командир. И усмехнулся чему-то своему. - Но ведь мы здесь не по льготной профсоюзной путевке. Так, что ли, матрос Тимошин?

Да, конечно, это не прогулочная яхта, мысленно согласился я. Но тем более ни к чему и эта оранжерея. В углу каюты стояли два алюминиевых лагуна, в каких обычно варят борщ и макароны. И в этих нелепых вазах красовались сейчас букеты белых астр. В каюте боевого корабля они выглядели странно и противоестественно. И зачем так много цветов? Не торговать же ими, в самом деле... Сентиментален этот "кап-три" и, вероятно, любит Надсона: "Цветы - отдохновение души... очарованье памяти безбрежной!"

"Наверное, из неудачников, - подумал я про командира. - Мечтал когда-то в юности о капитанском мостике крейсера. А вот на ж тебе судьба забросила на СКР. Сейчас начнет, конечно, о чести, о долге, о том, что неважно, где служить, а важно, как служить. Будет воспитывать меня, а в душе спорить с самим собой. Не люблю, кто кренится то на один борт, то на другой: полный штиль, а человек кренится. Вот и этот. С одной стороны, показывает на часы, почему, мол, явились не "тик в тик", а с другой астры в лагунах".

- Расскажите о себе, - сказал командир и начал рисовать на клочке бумаги замысловатые квадратики. Какой-то свой, одному ему ведомый ребус.

Я начал неохотно что-то мямлить о школе, о комсомоле, а сам, не отрываясь, следил за его рукой, водящей по листу карандашом. Чистая, холеная, как у нашего учителя литературы, рука. Даже нет морской традиционной татуировки. Нашивки на рукаве мне уже не казались такими ослепительными - вблизи на них была заметна прозелень. Давно не менял и, видно, долго служит в одном и том же звании. Голова у командира крупная, когда-то шевелюристая, а сейчас вот уже пробились и залысины.

- Ну, так что? - повторил вопрос командир и поднял глаза в темных обводинках от недосыпания - такие проступают, когда снимают очки. И правда, он, как близорукий, провел по глазам ладонью, сощурился. Значит, год рождения... - как бы рассуждал он про себя. - Член ВЛКСМ. Так? Окончил среднюю школу, призван наро-фоминским военкоматом... Командир помолчал, словно к чему-то прислушиваясь, и задумчиво произнес: - Ну и бежит же время! И каким только лагом оно отщелкивает?

И, отбросив карандаш, он с любопытством взглянул на меня, так, словно я только что перед ним очутился. А чему, собственно, удивляться?

Я смотрел на астры и с пятого на десятое слушал, как он рассказывал о корабле, о том, какие задачи будут на меня возложены. Афанасьев, провожавший меня к командиру, оказался прав: я назначен учеником радиометриста, к нему на замену.

В каюте я пробыл минут десять - пятнадцать, и у меня появилось такое ощущение, что разговор с командиром не получился, что главная беседа еще впереди, а эта - так, для проформы.

В дверь заглянул Афанасьев.

- А вот и ваш младший командир, - сказал капитан 3-го ранга, давая тем самым понять, что наше рандеву закончено. И, как бы спохватившись, спросил Афанасьева: - Что у нас сегодня на обед?

- Борщ, плов и компот, - с готовностью ответил Афанасьев.

- Накормите матроса, а дальше - согласно распорядку.

Время для обеда еще не подоспело, но традиция есть традиция, и мне пришлось отведать, как сказал Афанасьев, "рукоделия" кока Лагутенкова.

Пока я без аппетита ковырял вилкой в плове, Афанасьев приправлял мой обед рассказом о первостепенном значении на корабле поварской должности. Примазывается, догадался я, рад небось до чертиков, что скоро домой, и ублажает, и расписывает, какой у них на корабле кок.