Венок на волне

Когда, перед тем как выйти из дому, мы присели на минутку и замолчали, я взглянул на настенные часы, что метрономом уже отсчитывали мои шаги. Часы показывали восемь пятнадцать утра, до отхода электрички был еще примерно час. Но мы выходили с запасом, потому что на вокзал решили идти не по кратчайшей дороге, а по Апрелевской улице — такова традиция в нашем подмосковном городке, — эта улица ведет в армию.

Давным-давно, когда вся Апрелевка состояла из одной только этой улицы, по ее ухабам скрипели подводы с рекрутами, собранными в окрестных деревнях. Все дороги сходились на улице, которая упиралась в железнодорожный шлагбаум. И вот он: «Стоит состав — сорок вагонов и паровоз на всех парах». Так поется в песне, сочиненной безвестным гармонистом в те далекие годы, что отсюда и не увидать. Называется песня «Апрелевская длинная» — не от улицы ли, по которой в безысходной тоске плелись вереницы провожающих? И заунывно всхлипывала и голосила гармонь.

«Апрелевскую длинную» никто не записывал, ее подсочиняли на ходу. И, подобно старым домам, на месте которых вырастали новые, забывались прежние куплеты, и другие голоса подхватывали иной припев:

Не скажет маменька родная:

«Вставай, сынок, попей чайку».

А скажет воинский начальник:

«Кругом, налево, шагом марш!»

Может, только этот куплет и остался от старой песни?

В июньские дни сорок первого года над Апрелевской улицей не умолкала «длинная» ни днем ни ночью. Сотни сапог прогромыхали по ее камням вслед за новым куплетом:

Враги напали на Отчизну,

Прощай, Апрелевка моя,

И если вас я не увижу,

То знайте, пал героем я!

Апрелевка, Апрелевка! Сколько невест не стало женами, сколько жен стало вдовами. Напрасно выходили они на дорогу в майские дни сорок пятого: «состав сорок вагонов» не привез обратно многих из тех, кто ушел в армию по Апрелевской. Но опять цвела сирень, рдели рябиновые гроздья и один за другим шли мимо старых палисадников новые гармонисты.

Удивительно: если тебя провожают всего несколько человек, выйди на Апрелевскую улицу с гармонью — и вот уже целая толпа за тобой, да такая дружная, словно эти парни и девчата только и делали, что дожидались, когда наконец пройдутся вместе до станции. А девчата — откуда они вдруг берутся, эти красавицы, как на подбор!

И что еще удивительнее — рядом с новобранцем, который так себе парень, ни два ни полтора, ни лицом ни ростом не вышел, — смотришь, рядом с ним такая девушка павой вышагивает, что хоть сейчас под венец. Словно не в армию, а в загс провожают. Словно не его, сорванца и забияку, у которого синяки под глазами не сходят со школьной скамьи, а ее — почет и уважение — вышла чествовать вся Апрелевка. А подвыпивший родитель этого новобранца вдруг приосанится и не устанет пожимать встречным руку.

— Что, Петрович, сынка в армию снарядил?

— Дак оно как положено, Иваныч!

— Ну-ну… А чья это рядом с ним?

— Невеста его, чья же еще!

— Смотри-ка! Солдат и жених, стало быть?

— Дак оно как положено!

И взыграет гармонь, и подхватят голоса не печалью, а надеждой:

Прощай, Апрелевка, мы знаем:

Солдат девчата подождут.

Теперь настал мой черед пройти по Апрелевской улице. И все как у всех. И веселая толпа, и гармонь впереди. И бодрящийся отец, и мать, едва сдерживающая слезы. И впереди — до самого шлагбаума дорога, правда не в ухабах, не в булыжнике, а в рыжем, заезженном машинами асфальте. Тысяча раз «спасибо» Борису! Он шел все-таки рядом. Красное кашне из-под плаща через плечо. В правой руке мой чемодан, в левой — новенький портфель с бронзовой застежкой. С вокзала Борису надо ехать в Москву, в институт. И его портфель значил, конечно, куда больше, чем мой чемодан. Там конспекты, учебники, а здесь — пара белья, бритва, мыло, зубная паста. Там руда науки, из которой Борис выплавит синий ромбик с золотым гербом посредине — красу и гордость дипломника, здесь — походные атрибуты, уложенные согласно предписанию военкомовской повестки.

Я с завистью поглядывал на лоснящийся портфель, но не осуждал Бориса. Он прав: каждый как может. И не поддайся я минутному малодушию, не пойди на поводу у отцовского «все успеется», сдай я в конце концов документы в тот же пищевой институт — я не топал бы сейчас во главе толпы под переливы «Апрелевской длинной». Сидели бы мы сейчас с Борисом в электричке, листали конспекты. А там… Какое мне было бы дело, что там! Поживем — увидим. Не все улицы — Апрелевские и но все, как сейчас вот эта, упираются в полосатый железнодорожный шлагбаум.

— Ты чего нахохлился, как побитый петух? — Это Борис. Надавил плечом, заговорщицки подмигнул: — Ты чего нос, спрашиваю, повесил? Оглянись, гвардеец! Раз, два, три! Кругом!

Я обернулся и сразу как будто прирос ботинками к асфальту. Позади меня, на расстоянии нескольких шагов, прячась за других провожатых, шла Лида. Шла не одна, с подругой под руку. Незнакомая девчонка. Я сразу понял — для отвода глаз.