Венок Петрии

Так раз, другой, третий. Так неделю, месяц, два. А время свое дело делает, человек чай не железный, чтоб из его штемпеля ковать. И вот девушка, что поначалу кажную ночь плакала в подушку, и молодой партейный мастер, что о своей мастерской мечтал, сошлись, как водится. А ее, кто знает, может, и уговаривать долго не понадобилось.

Живет Лиля с Радомиром, а про себя думает, это так, мол, несурьезно. Дает себя уговорить, да раздеть, да в постелю уложить, но все морщится, будто ей противно. Об Витомире думает. Должно, на что-то надеется и не хочется ей выходить за Радомира. И все нос воротит, когда ей об том говорят. Но как кувшин, с которым часто по воду ходют, однажды да разобьется, так и она в конце концов попалась. Пошло пузо расти.

И все. Кончено дело. Теперича назад ходу нету.

Так вот и году не прошло, как она бегала к Витомиру и клялась, что ей нужон один он, и никто другой, а она уж родила от другого. Недолго одна мучилась.

Приметили родичи неладное и давай поначалу охать да ахать. Что же это да как же это? Но не растерялись и тут же окрутили ее с мастером.

Алекса и Полексия помогли зятю, и он, перед тем как жене родить, с завода ушел и свою скобяную мастерскую открыл. Не на главной улице, правда, но тоже не на плохом месте. Совсем даже не на плохом.

16

А как Витомир с Милияной живут?

Кто знает? Они молчат, сама спрашивать не станешь.

Но кой-что и без спросу видать. Он ходит невеселый, она тоже. Не ругаются, не дерутся, на улице ничё не слыхать. Но похоже, от любви и согласья не помирают.

Через месяца два или три опосля того, как Витомир выгонял Милияну, кажись, точно в то же время, что и Лиля, Милияна затяжелела. Должно, она так нарочно устроила, не иначе. Жена, брат, на что ни пойдет, когда за мужа бьется. Надеялась удержать его. Тогда-то и вышла эта катавасия с докторами. Я тебе рассказывала.

Но конца-то всему этому ишо нет. И, видать, не скоро будет. А верней сказать, до самой ихней смерти конца не будет.

Отсидела Полексия свой срок в Забеле. Лиля вышла замуж, Радомир открыл мастерскую, родился у их первый ребенок, а там сразу и второй. Милияна от выкидыша, что чуть ей жисти не стоил, давно оправилась и живет со своим мужем. Дети у их живы-здоровы.

Все как-то приладились. Токо Витомир, сказала бы, переменился. Похоже, сдал.

Редко увидишь его на улице, а увидишь, диву даешься: сгорбился, постарел. Глаза тусклые. Вроде бы и прежний, но лицом стал грубее и на тело суше. Будто это не он, а брат его, лет на десять старше и ростом пониже, однако очень на его похожий. Не оглядываются боле на его люди.

А годы идут себе и идут.

Время опять свое отстукивает: не сразу и поймешь, что тебе готовится, что на тебя свалится. Все вроде по-старому, что у нас, что в Ш., рази что Лиля родила третьего. Но то, да не то. Одни на свет появились, другие поумирали. А те, что остались, к смерти ближе подошли.

То, да не то.

И потихоньку-полегоньку — это так тогда казалось, что потихоньку, на самом-то деле время бежало быстро, — пришел пятьдесят пятый. Теперича у нас семьдесят третий, а минуло с тех пор восемнадцать, вот и выходит, пятьдесят пятый.

Так? Верно ведь? Да, да, так и есть, пятьдесят пятый.

А в пятьдесят четвертом, как раз пятнадцатого марта это было, с Мисой несчастье случилось. Работал он в ночную смену, и вагонеткой его зашибло. Десять месяцев в больнице пролежал. А весной пятьдесят пятого, через три месяца как он вернулся из больницы домой, доктор Чорович расстарался и выхлопотал ему путевку на море. В Игало.

В начале лета Миса и получил ее. А ни он, ни я никогда на море не были. Мы и договорились, что вместе поедем. Поглядим на это чудо.

Ну, поехали мы, и там все было ладно, ничё не скажу. Он жил в этой, как ее, санатории, а я с одной женчиной, комнату сымала. Но кажный день виделись. Миса грел на солнце свою ногу, все надеялся, получшает ему. Да какое там! Пустое дело, брат.

Под конец июля вернулись мы оттудова черные. Приезжаем на станцию. Глядим, Окно как Окно, ничё вроде не переменилось.

Приходим домой и слышим: у Милияны беда, Витомира, говорят, удар хватил. В одночасье. Упал вдруг, ровно вол, когда его ножом в шею пырнут. Шелохнуться не может, говорят, лежит в больнице бревно бревном.

Какой удар, господи помилуй, не верю я. Может ли такое быть, чтоб здорового детину так сразу и разбило? Брешут окненцы.

Бегу к Милияне.

Не брехня, выходит, все правда. Всамделе в больнице лежит. Ни рукой, ни ногой не может двинуть, как покойник вытянулся.

Что, спрашиваю, случилось-то? Ведь совсем ишо молодой, хорошо, коли сорок два стукнуло. В такие-то годы паралитиком стать?

А в поселке пустобрехи чего токо не плетут!

Одни быстро скумекали, что, когда Витомир перед тем, как русским приттить, сбежал, он пошел не сразу в партизаны, а поначалу был у дражевцев[2], а токо опосля опамятовался и перебежал к партизанам. У их он храбро воевал и стал офицером. А когда приезжал на побывку домой, в армии-то разнюхали, где он был до их, что у четников воевал, ну и выгнали. Так бы он ишо и теперича служил.

Хошь верь, хошь не верь.