Венок поэту: Игорь Северянин

Милый Вы мой и добрый!
Ведь вы так измучились…
Игорь Северянин

Милый Вы мой и добрый!

Мою Вы пригрели молодость
Сначала просто любезностью,
там — дружбою и признанием;
И ныне, седой и сгорбленный,
сквозь трезвость и сквозь измолотость,
Я теплою Вашей памятью
с полночным делюсь рыданием.

Вы не были, милый, гением,

Вы не были провозвестником,
Но были Вы просто Игорем,
горячим до самозабвения,
Влюбленным в громокипящее,
озонных слов кудесником, —
И Вашим дышало воздухом
погибшее мое поколение!

Я помню Вас под Гатчиной

на Вашей реке форелевой
В смешной коричневой курточке
с бронзовыми якоречками;
Я помню Вас перед рампами,
где бурно поэзы пели Вы,
В старомодный сюртук закованы
и шампанскими брызжа строчками.

И всюду — за рыбной ловлею,

в сиянье поэзоконцертовом —
Вы были наивно уверены,
что Ваша жена — королевочка,
Что друг Ваш будет профессором,
что все на почте конверты — Вам,
Что самое в мире грустное
— как в парке плакала девочка.

Вы — каплей чистейшей радости,

Вы — лентой яснейшей радуги,
Играя с Гебою ветреной,
над юностью плыли нашею, —
И нет никого от Каспия,
и нет никого от Ладоги,
Кто, слыша Вас, не принес бы Вам
любовь свою полной чашею…

15. III. 42

МАРИНА ЦВЕТАЕВА Неотправленное письмо Игорю Северянину

Начну с того, что это сказано Вам в письме только потому, что не может быть сказано всем в статье. А не может — потому, что в эмиграции поэзия на задворках — раз, все места разобраны — два; там-то о стихах пишет Адамович и никто более, там-то — другой «ович» и никто более, и так да лее. Только двоим не оказалось места: правде и поэту.

От лица правды и поэзии приветствую Вас, дорогой.

От всего сердца своего и от всего сердца вчерашнего зала — благодарю Вас, дорогой.

Вы вышли. Подымаете лицо — молодое. Опускаете — печать лет. Но — поэту не суждено опущенного! — разве что никем не видимый наклон к тетради! — все: и негодование, и восторг, и слушание дали — далей! — вздымает, заносит голову. В моей памяти — и в памяти вчерашнего зала — Вы останетесь молодым.

Ваш зал… Зал — с Вами вместе двадцатилетних… Себя пришли смотреть: свою молодость: себя — тогда, свою последнюю — как раз еще ус пели! — молодость, любовь…

В этом зале были те, которых я ни до, ни после никогда ни в одном литературном зале не видала и не увижу. Все пришли. Привидения пришли, притащились. Призраки явились — поглядеть на себя. Послушать — себя.

Вы — Вы же были только той, прорицательницей, Саулу показавшей Самуила[15]…

Это был итог. Двадцатилетия. (Какого!) Ни у кого, может быть, так не билось сердце, как у меня, ибо другие (все) слушали свою молодость, свои двадцать лет (тогда!). Кроме меня. Я ставила ставку на силу поэта. Кто перетянет — он или время! И перетянул он: Вы.

Среди стольких призраков, сплошных привидений — Вы один были — жизнь: двадцать лет спустя.

Ваш словарь: справа и слева шепот: — не он!

Ваше чтение: справа и слева шепот: — не поэт!

Вы выросли, вы стали простым. Вы стали поэтом больших линий и больших вещей, Вы открыли то, что отродясь Вам было приоткрыто — природу, Вы, наконец, разнарядили ее…

И вот, конец первого отделения, в котором лучшие строки:

— И сосны, мачты будущего флота…

— ведь это и о нас с Вами, о поэтах, — эти строки.

Сонеты. Я не критик и нынче — меньше, чем всегда. Прекрасен Ваш Лермонтов — из-под крыла, прекрасен Брюсов… Прекрасен Есенин — «благоговейный хулиган» — может, забываю — прекрасна Ваша любовь: поэта — к поэту (ибо множественного числа — нет, всегда — единственное)…[16].

И то, те… «Соната Шопена», «Нелли», «Каретка куртизанки»[17] — и другие, целая прорвавшаяся плотина… Ваша молодость.

И — последнее. Заброс головы, полузакрытые глаза, дуга усмешки и — напев, тот самый, тот, ради которого… тот напев — нам — как кость — или как цветок… — Хотели? нате! — в уже встающий — уже стоящий — разом вставший — зал.

Призраки песен — призракам зала.