Венок раскаяния

Он топает за мной по коридору на кухню маленькими и громкими шажками, а на кухне задает следующий вопрос:

— А остальные как?

Эту смешную и печальную новеллу Татьяна Васильевна Доронина вспомнила потом в своей небольшой журнальной заметке. И еще эпизод не забыла.

«— Таня, как ты ко мне относишься? — спрашивает она меня и смотрит в глаза. И трудно понять сразу, всерьез спрашивает или сейчас такое скажет, над чем буду смеяться долго, а потом рассказывать товарищам и смеяться вместе с ними. Остроты Анастасии Павловны общеизвестны.

— Ну что молчишь? Если никак не относишься, так и скажи».

Заметку опубликовала «Театральная жизнь» в 1986 году. Тогда Доронина еще не была ни директором, ни художественным руководителем. Об актрисе писала актриса. Рядом снимок: Доронина с томной улыбкой обнимает смеющуюся Георгиевскую. Только приглядевшись к мелкой подписи, можно увидеть, что эта сцена не из жизни, а из спектакля «На всякого мудреца довольно простоты».

Заметка так и называлась: «Таня, как ты ко мне относишься?»

…Итак, 5 сентября 1990 года в 11 утра заместитель директора МХАТа ждал Анастасию Павловну Георгиевскую у входа в театр с букетом цветов.

Она не пришла.

Это была не встреча, не ожидание, то есть, а обряд. Не пришла — не надо. Даже в зал не сообщили. Поэтому следом Доронина совершает другой ритуал: приглашает Анастасию Павловну в президиум.

Нет ее? И ладно.

Обряд продолжается. Планы, спектакли, новое пополнение.

Незабвенный Михаил Яншин, мхатовец второго поколения, заставший еще и то великое — первое, наставлял учеников: на сцене — «тратить сердце».

Великие старики учили тому, что исповедовали сами. Хмелев умер во время спектакля на сцене — 44 года, инфаркт. Добронравов умер на сцене — 53 года, инфаркт.

Андровская, Грибов, Яншин, Станицын — они доживали последние дни, когда выходили на сцену в спектакле «Соло для часов с боем». В пьесе доживающие свой век старики из приюта, забыв о приюте, живут прошлым, молодостью. Пани Конти принимает старомодные ухаживания своих кавалеров, в свой день рождения выпивает шампанское, звучит «Чардаш Монти», очаровательная пани еще находит силы для танца.

Зрительный зал был счастлив, танец — под овации!

Но пани становится плохо с сердцем, и врачи «скорой помощи» уносят ее на носилках. Осиротевшие старики-кавалеры открывают ее чемодан и обнаруживают там подвенечное платье. Оказывается, их пани так и не была замужем.

Зрительный зал — в слезах.

Он, зал, не знает главного. У выхода из театра исполнительницу роли Ольгу Андровскую ждут подлинные носилки с подлинными врачами. Актриса уже давно лежала в больнице, оттуда ее в сопровождении врачей привозили на спектакль. Она играла «на уколах».

И Яншина на этот спектакль привозили из больницы.

Они играли на сцене самих себя.

Противоречивые чувства — любви и жалости: может быть, не надо бы — из больницы-то, на пределе сил. Уже и без того отдали сцене все, что смогли. Остаток жизни можно и без самопожертвования, лучше, быть может, последние малые силы поберечь, лишнюю неделю на этом свете задержаться.

Поздний январский вечер, крупный снег. Чуть в стороне от служебного выхода из театра — маленькая, засыпанная снегом, сгорбленная фигурка. Снежный ком. Спектакль окончен, из освещенной двери выходит пожилая актриса в короткой шубе, она шествует с достоинством, не без торжественности, ставя на одну линию красивые сильные ноги. Снежный ком вздрогнул, снег осыпался, нищенского вида, промерзшая старушка протянула актрисе бесподобные для зимы цветы.

Приврать бы тут для красного словца, что это вышла Георгиевская. Но это была не она. Кто? Не разглядел — темно, снег. Какая разница, мне ближе здесь зрительница. Она ведь тоже из последних, старомодных истинных поклонниц, из тех, кто когда-то зимними морозными ночами жег костры, чтобы выстоять очередь за билетом во МХАТ. Стояли, мерзли — молодые и старики, счастливчики и неудачники, гениальные и помешанные, пророки и юродивые — все. Народ. Был еще в мире такой театр?

Я думаю, «Соло для часов с боем» продлило им жизнь. Если бы они не превозмогали себя для последних спектаклей, они скончались бы раньше. Сцена — их жизнь.

Тарасова, Грибов, Яншин, Станицын, Андровская, Массальский — они ушли как-то быстро, один за другим, совсем недавно. Они были в возрасте, им успевали отметить пышные юбилеи. А вслед за юбилеями — похороны, такие же торжественные и каждый раз оглушительные. Последние интеллигенты МХАТа. Их провожала вся театральная Москва.

Их и невозможно было провожать иначе. Они хоронили друг друга, и всегда оставался часовой — кто-то из них, следующий.

Помню, после очередных похорон Павел Массальский сказал:

— Все. Следующий я.

…Во МХАТе на Тверском Георгиевская осталась последней из этого второго поколения, столь же великого, как и первое.

Они ушли, и стало все возможно. В театр приходили зрители в грязных галошах и потертых джинсах, в рабочих робах. Развязные старшеклассники, полупьяный люд. Не знаю даже, когда начался распад.

История, как известно, повторяется: попытки развала были и прежде.