Венок сюжетов

Дверь ежесекундно открывалась, из нее выжимался некий со счастливым лицом и с двумя бутылками, а второго снаружи вжимало с бутылками пустыми. Трое в фартуках, вытирая пот, таскали из ящиков с гнездами бутылки с сургучными головками, принимали деньги.

– Две бутылочки.

– Три двадцать четыре! – вопил фартук. – Что кроме?

– Сельдей четыре штуки…

– Сельдей нету!

– Колбасы полтора фунта…

– Вася, колбаса осталась?

– Вышла!

– Колбасы уже нет, вышла!

– Так что ж есть?

– Сыр русско-швейцарский, сыр голландский…

– Давай русско-голландский полфунта…

– Тридцать две копейки? Три пятьдесят шесть! Сдачи сорок четыре копейки! Следующий!

– Две бутылочки…

– Какую закусочку?

– Какую хочешь. Истомилась моя душенька…

– Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.

– Давай зубного порошка две коробки!

– Не желаю я вашего ситца!

– Без закуски не выдаем.

– Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?

– Как желаете…

– Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!

– Попрошу не ругаться!

– Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя же и в самом деле народ ситцем кормить!

– Товарищ, не задерживайте!

Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести шестнадцатый – две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый – две бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый – две бутылки и два куска туалетного мыла «Аромат девы», двести девятнадцатый – две и фунт стеариновых свечей, двести двадцатый – две и носки, а двести двадцать первый получил шиш.

Фартуки вдруг радостно охнули и закричали:

– Вся!

После этого на окне выскочила надпись «Очищенного вина нет», и толпа на улице ответила тихим стоном…

Вечером тихо лежали сугробы, а на станции мигал фонарь. Светились окна домишек, и шла по разъезженной улице какая-то фигура и тихо пела, покачиваясь:

Все, что здесь доступно оку,
Спи, покой ценя…

Нам-то с вами кажется, что так от веку было. Но нет! В 1925 году это было впервые. Именно в 1925 году, весной был отменен «сухой закон». Государство стало производить водку – «очищенную». Некоторые обвиняют в этом лично Троцкого, но есть основания полагать, документально подтвержденные, что это было решение более широкое, коллегиальное, и тот же Сталин в докладе съезду говорил о том, что приходится из двух зол выбирать меньшее. Оказалось ли оно меньшим, нам сейчас, спустя шестьдесят два года судить проще, но, во всяком случае, именно 1925 год стал и в этом смысле важным и переломным, и это тоже некий симптом изменяющегося времени.

Булгаков, таким образом, в это время еще фельетонист, но уже крупный, известный прозаик. Рядом с ним в «Гудке» работает еще один фельетонист, который готовится стать прозаиком и драматургом. И даже станет им раньше, чем Булгаков, а при жизни будет и более удачливым.

Это – Валентин Петрович Катаев. Тоже одессит, который время от времени посылает в Одессу свои фельетоны (они печатаются в одесских газетах и в 1925 году), Катаев, пожалуй, один из самых известных юмористов и фельетонистов страны. Может быть, даже самый популярный – после Зощенко.