Венский кружок. Возникновение неопозитивизма.

Если вначале думали, как это было с Витгенштейном, об анализе «одного, определенного» языка, то анализ показал, что существует не один язык, а множество различных языков. Язык определяется видом его знаков, способами построения предложений и правилами преобразования предложений. Все это опирается на соглашения, а соглашения могут избираться свободно. Можно вводить знаки с заданным значением и допускать или запрещать те или иные формы предложений в зависимости от того, насколько это кажется целесообразным. Правила образования и преобразования должны быть такими, чтобы с их помощью и согласно значениям основных знаков можно было получить надлежащие результаты. До сих пор синтаксис не мог быть избран свободно, ибо он был определен значением знаков. Но даже эти синтаксические определения можно избирать свободно, если сначала построить знаковую систему в виде чистого исчисления, лишенного значений, а затем для основных логических знаков искать — и находить! — подходящие значения. Можно строить языки разных логических форм и различные по своему логическому объему, как показал Карнап своим примером двух языков. В сочинении «Проверяемость и значение» ¹¹¹ он представил набросок бесконечного ряда возможных языков.

Нет смысла говорить об оправдании введения тех или иных языковых форм, ибо нет никакой инстанции, которая могла бы дать окончательное заключение. Здесь речь идет не об истинности или ложности, а о соглашениях и их целесообразности. Следует посмотреть на следствия, к которым ведут те или иные определения, и осуществлять их выбор в зависимости оттого, приводят ли они к достижению поставленной цели. Нельзя запрещать каких-то видов предложений или способов вывода (как это делал Брауэр в отношении закона исключенного третьего или Витгенштейн в отношении неограниченно общих предложений), в логике языка следует придерживаться принципа толерантности¹¹². Многообразие возможных логических форм языка подчеркивает значение общего синтаксиса, разработанного Карнапом. Он раскрыл суть формальной стороны языка. Он позволил привести к общему знаменателю языки любых форм, увидеть в них конкретные представления одной общей структуры и точно выразить их характерные особенности и отличительные черты.

По-видимому, Карнап свел анализ языка к синтаксису вследствие того, что он исходил из определения смысла через верифицируемость и пытался сохранить ее для предложений с помощью логического анализа. На конгрессе в Праге Ингарден возразил¹¹³, что с точки зрения этого определения смысла метаязыковые предложения оказываются либо бессмысленными, либо абсурдными, ибо они принципиально неверифицируемы, о чем говорил еще Витгенштейн в конце своего «Трактата»¹¹⁴. Верификация осуществляется только посредством воспринимаемых физических фактов, но в языке воспринимается только его физическая сторона — написанные знаки или произнесенные звуки, а это вовсе не то, о чем говорят метаязыковые предложения. Сущность языка заключена в смысле. Для того чтобы ответить на это возражение, Карнап должен был освободить анализ языка от смысла и ограничить его воспринимаемой внешней стороной языка — знаками и их соединениями, т. е. синтаксисом. Тогда его предложения были бы верифицируемыми и, следовательно, осмысленными.

На то, что синтаксис не исчерпывает всего языка, впервые указал Моррис¹¹⁵, и Карнап со временем сам осознал это. Теперь он ясно увидел его семантическую сторону, хотя сначала допускал лишь синтаксическое и психологическое рассмотрение языка. Психологический аспект языка он теперь отнес к его прагматическому рассмотрению. Он отказался от односторонности первых подходов, когда в языке и логике он видел лишь одну синтаксическую сторону, и стал учитывать также обозначающую функцию языка, которую систематически исследовал в работе «Введение в семантику» («Introduction to Semantics», 1942; 2-е изд. 1947).

Однако вместе с этим поворотом принципиально изменилась связь логики с языком. В «Логическом синтаксисе языка» Карнап видел в логике часть синтаксиса и логические связи конструировал как синтаксические. Благодаря тому что отношение следования он определял чисто синтаксически, как отношение между синтаксическими формами предложений, он сделал его независимым от смысла предложений. Это отношение можно установить между предложениями, не обращаясь к их смыслу, только на основе синтаксиса. Все понятия и отношения логики, включая и логическое содержание предложений, могут и должны быть выражены чисто формально. Формализованная логика полна; нет ни одной части логики, которая требовала бы обращения к смыслу, поэтому понятие смысла является излишним.