Венский кружок. Возникновение неопозитивизма.

С особой отчетливостью это проявляется в фундаментальной области понимания знаков. Понимание смысла, значения «не определяется вполне физической структурой стимула, воздействующего на наши органы чувств»²³⁴. Если на судне поднят сигнальный флаг, то физический (оптический) стимул для всех индивидов будет одним и тем же, однако экипаж судна или, по крайней мере, бульшая его часть понимает сигнал, а пассажиры могут его не понимать. Понимание зависит не только от природы стимула, от объекта, используемого в качестве знака, но также и от подготовки субъекта. Для того чтобы понимать, нужно сначала усвоить значение знаков. Это второе субъективное условие вынуждает Карнапа обращаться к понимающему субъекту в его попытке физикапизировать понимание. С его точки зрения, индивид понимает некоторый знак или осмысленное поведение, если, будучи спрошен, реагирует на них соответствующим протокольным предложением. При этом спрашиваемый индивид играет роль лишь некоего органического детектора, учитываются только его высказывания о понятом, но не его внутренние переживания понятого. При таком подходе к пониманию Карнап надеется остаться целиком в физикалистской области, ибо высказывания он рассматривает как чисто физические феномены (звуки или значки).

Однако этого недостаточно. Сами высказывания опять-таки должны быть поняты. Нельзя задать все возможные звуковые и графические комбинации, с помощью которых можно выразить определенное понимание. Даже если число их не бесконечно, их нельзя предвидеть заранее. Психическое переживание понимания можно было бы исключить из рассмотрения лишь тогда, когда мы смогли бы не только определить процесс обучения физиологически как образование условного рефлекса, но таким же образом отметить усвоенное в процессе обучения. Поскольку это невозможно, понимание нельзя описать, выделить, определить чисто физикалистскими средствами. Поэтому психическое в качестве нефизического явления остается неустранимым. Физикалистский или вещный язык оказывается непригодным для представления психического. Таким образом, первоначальный дуализм психического и телесного, языка переживаний и вещного языка сохраняется.

Положение таково: если понятие психического нельзя построить и высказывания о психическом невозможно разъяснить, то наука должна отказаться от значительной части своих современных высказываний и отбросить бульшую часть наук о культуре.

Для того чтобы некоторый поступок включить в каузальную или телеологическую связь, мы должны обратиться либо к его психическому мотиву, либо к телесным проявлениям этого мотива. Однако эти последние мы знаем далеко не достаточно, чтобы вывести из них данный поступок. Психические связи нам известны гораздо лучше. Поэтому, когда нам неизвестны соподчиненные телесные процессы, мы ссылаемся на психическую мотивацию. Такие связи широко используются в историческом исследовании и в юридической практике.

Но тогда как можно интерсубъективно проверить высказывания о чужой психике, если для этого нет никаких непосредственных телесных показателей? Это имеет место, например, когда суд рассматривает вопрос о том, было ли некое убийство преднамеренным или оно совершенно случайно. Если намерение скрывается, то оно не имеет никаких явных телесных проявлений (высказываний убийцы). Для раскрытия намерения требуется привлечь к рассмотрению положение в целом: существовал ли мотив для убийства? Об этом можно судить, рассматривая предшествующие действия. Это могут быть действия, которые сами по себе совершенно не указывают на замысел убийства, однако их значение выявляется только во всеобщей связи, например предварительная разведка наличия или отсутствия соответствующего лица или состояние крайнего возбуждения. Такие выводы, с одной стороны, опираются на то, что действия вытекают из мотивов, что они включены в психическую цепь целей и средств. С другой стороны, они основываются на закономерностях психической жизни, например на то, что сильный аффект исключает размышление и дает мощный импульс к действию. Таким образом, в основе суждений о чужой психике, например о намерении, лежат закономерные связи между телесными и психическими процессами (действиями и намерениями) и между самими психическими проце-сами (аффектом и размышлением). Эти закономерности извлечены из собственного и чужого опыта и, будучи применены к истолкованию поведения другого человека, могут получить подтверждение. Благодаря этим закономерностям, высказывания о чужой психике становятся интерсубъективно проверяемыми, даже если отсутствуют какие-либо непосредственные телесные проявления. Даже если психологические законы лишь опосредованно связаны с воспринимаемыми телесными проявлениями, даже если они имеют только статистический характер, тем не менее они позволяют обосновать высказывания о психических состояниях и сделать их законными научными высказываниями.