Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов

Не было необходимости в дальнейших поводах. Несмотря на легенду, Евгения никогда не говорила и не писала, что предполагаемая война станет «ее» войной; это вымысел историков. Уильям Смит свалил на императрицу все обвинения. Отойдя от дел, императрица совершенно отрицала, что когда-то говорила подобные слова. Дипломат, которому она их адресовала, тоже. Виновны в этом измышлении двое: статья в газете «Ля Волонте Насьональ», к которой имел отношение принц Наполеон, и которая была опубликована в 1874 г., через год после того, как умер император (а значит, он не имел возможности ее опровергнуть); и герцог де Грамон, министр иностранных дел, который на совете 14 июля упомянул энергичные речи императрицы[231].

Чтобы понять, что же происходило тогда, необходимо сделать шаг назад. Вильгельма I, который расходился с Бисмарком во взглядах, не впечатлили гордые жесты французов, но он не желал показаться всей Европе разжигателем войны. Король Пруссии дал понять, что желал отвода кандидатуры своего кузена: и его просьбу удовлетворили. Утром 12 июля объявили об отзыве. Войны удалось избежать. Но в Париже общественное мнение накалилось добела, многих эта дипломатическая победа не устроила. Сам Наполеон, знавший, с кем имел дело, опасался «разочарования, которое испытает страна оттого, что не наигралась в ссору с Пруссией». Кроме того, он планировал потребовать у Пруссии «гарантий», т.е. отказа от испанского престола, но не у дома Гогенцоллернов, а у берлинского правительства. Это требование, решение о котором было принято вечером 12 числа, отвечало пожеланиям императрицы и герцога Грамона.

Евгении простого отвода немецкой кандидатуры было недостаточно. Король Пруссии должен был предоставить гарантии, что подобное выдвижение не повторится. Император заперся в Тюильри вместе с женой и министром, чтобы подискутировать и прийти к единому мнению. Ни Эмиля Оливье, ни кого-то из других министров не пригласили. Хотя только совет имел полномочия принять решение о подобном требовании, хворающий император ограничился такой тайной встречей. Императрица, уже полгода не бывавшая на совете, взяла реванш. К мысли о требовании официального отречения, которое было бы так выгодно в будущем, она подтолкнула Грамона (заранее готового уступить) и Наполеона.

Эта просьба о гарантиях стала той ошибкой, которую ждал Бисмарк. Унизительные и чрезмерные требования французов явились прекрасным поводом к войне. Бисмарк поскорее написал в Берлине письмо, оскорбительное по отношению к Франции. Так появилась знаменитая Эмсская депеша, превратившая в дипломатическое оскорбление отказ короля Пруссии вторично принять посла Наполеона III Бенедетти. Она взорвала порох[232]. «На Берлин!» – вскричали толпы перевозбужденных парижан. «Перед вами человек, только что получивший оплеуху», – подлил масла в огонь Грамон.

14 июля прошли один за другим три совета министров. Сталкивались сторонники и противники войны. Одни добивались сбора резервистов, другие – наивно апеллировали к европейскому конгрессу, пытаясь расстроить планы Бисмарка. Третье заседание открылось в Сен-Клу. Туда пригласили Евгению. Вслед за Грамоном она призывала к войне, как того требовала честь страны. То была уже не «фея в шифоне», а вещающий Марс в кринолине. Но Эмиль Оливье, недоброжелательно настроенный в отношении Евгении, свидетельствовал о другом: «Одна императрица слушала, не произнося ни слова». Трудно поверить, что Евгения молчала, ведь сам Оливье рассказывал, что она продвигала идею европейского конгресса, приводя очень разумные доводы: «Я сомневаюсь, что это даст ответ на чувства парламента и страны». Этот поспешный дипломатический шаг в конечном счете дискредитировал императора и Францию. Евгения, как и Наполеон, чувствовала необходимость войны. Слов, которые ошибочно приписывают императрице: «Эта война – моя война», – она никогда не произносила. Решая вступить в войну, императорская чета, как и единодушные министры, ограничивалась тем, что подчинялась воле страны. Война против Пруссии была всеобщей войной[233].

Третье регентство

Проголосовав за военный бюджет, Франция 19 июля объявила войну Пруссии. Наполеон, плохой стратег, тут же принял на себя верховное командование армией. Евгения очень старательно его к этому подтягивала. Того требовали престиж имени и интересы династии. При этом император еле ходил. Как он будет держаться на лошади? «Этого человека вы отправляете на войну?» – спросила принцесса Матильда у императрицы. И заметила Наполеону: «Вы не выносите даже тряску экипажа. Что вы будете делать в бою?» Евгения тут же заподозрила ее в самых черных замыслах: ради принца Наполеона – Плон-Плона – она рассчитывает, что ее муж погибнет на войне, открыв ему тем самым дорогу к власти. Но ей не удалось никого заставить поверить в такие крайние суждения. В конце июля император поручил Евгении провести инспекцию флота в Шербурге, и 28 числа Наполеон вместе с сыном покинули Сен-Клу, чтобы завоевывать Мец. Отъезд государя сделал Евгению регентшей в третий раз.