Вепрь

— Чуть ли не все верхние Пустыри, — просветила меня спутница. — Половина или более того.

— Постойте-ка. — Я придержал ее и остановился сам. — Ведь вы Белявская, верно? Анастасия Белявская! Вторая, что ль, половина из Белявских состоит?

— Что вы хотите этим сказать? — Настя оглянулась по сторонам.

— Этим? — Я последовал ее примеру. — Этим сказать мне решительно нечего. Эти и так все знают.

— Вы здесь всего только день, а уже возомнили, — произнесла с досадой Настя. — Ну, вот что. Алексей Петрович самовольно взял нашу фамилию на паспорт. Вернее, он когда-то сватался к маме, еще до того, как…

Она, не докончив, устремилась вперед.

Дорога пошла под уклон. Через овраг был переброшен разбитый мостик с перилами. Под ним застыл ручей, скованный льдом. Вдоль берега, наклонившись ко льду, росли из снега редкие ивы и кустарники.

Сбежав на мостик, я осмотрелся.

— Там сельский погост. — Опережая вопросы, Настя показала варежкой на отшиб с подлеском, среди которого, однако, виднелись и мощные дубы, и березы.

Это деревенское кладбище на холме не отличалось от прочих ему подобных.

— Там, — варежка чуть сместилась в направлении соседнего взгорья, — библиотека и клуб. Я в библиотеке работаю. Если вы любите читать — заходите. Я запишу вас.

— Непременно запишусь. — По самонадеянности я расценил ее предложение как скрытый намек на нечто большее. — Завтра и запишусь.

Хороша она была, Анастасия Андреевна. Чудо как хороша! Так хороша, что младший редактор Сашенька Арзуманова перестала представляться мне даже видимостью потери.

— Странный все же мезон. — Я с любопытством рассмотрел деревянное строение с флигелями на крыльях, темневшее вдалеке.

Так прежде строились помещики среднего достатка: с претензиями на «Италию», какие были по средствам. Сам дом чаще ставился деревянный — протапливать его в суровые русские зимы было куда легче, да и лес был свой, — а фронтон с колоннами непременно из мрамора или же белого камня.

— Это не мезон, — рассмеялась Настя. — Это родовое гнездо моего дедушки, Михаилы Андреевича Белявского, здешнего последнего помещика и уездного ветеринара.

— Вот как? — Я посмотрел на нее с уважением. — Вот откуда у вас такая легкая рука в медицинской части!

Я стянул с ее руки варежку и поднес к губам тонкие пальцы.

— Не смейтесь! — Она вырвалась и быстро взбежала вверх по склону.

— Постой же, Настя! — невольно перешел я на «ты». — Разве ты бросишь меня здесь одного?! На скользком мосту и с огнестрельным ранением в мягкие ткани?!

— Дом Обрубкова — крайний! — Она обернулась и помахала мне на прощание. — Заведите себе ружье! Непременно заведите!

Дождавшись, пока она скроется из виду, я вздохнул и пошел трудоустраиваться.

Обрубков

— Помощником он приехал работать! — Гаврила Степанович дунул в папиросную гильзу и скрутил ее в два приема зубами. — Посмотрите на него, люди добрые!

Призыв его отзвучал впустую. Других людей, помимо егеря и меня, в провонявшей табаком и луком избе не наблюдалось, да и мы были оба злы, как черти. Я злился на Борьку, уверившего меня, что дядя его — милейший и славнейший калека, которому без меня вовек не управиться, а Обрубков, надо полагать, злился из-за того, что племянничек накинул ему хомут на шею в лице бестолкового и легкомысленного субъекта, позабывшего даже такую мелочь, как тридцать пачек «Беломора», еще летом заказанных телеграммой. Глаза егеря, налитые кровью, смахивали на шаровые молнии, сморщенная, будто вяленая груша, физиономия дергалась, а рот кривился от бешенства. С его статическим зарядом, ей-богу, рыбу можно было глушить.

— Помощник! — Он метнул на стол извлеченное из кармана письмо Губенко. — Да ты хоть знаешь, что здесь происходит?!

— Понятия не имею. — Огорошенный таким приемом, я и сам едва сдерживался.

— Слыхали?! — Гаврила Степанович яростно сунул папиросу в зубы и стал озираться в поисках то ли свидетелей, то ли спичек. — Он понятия не имеет! И я не имею, понял ты, шкет московский?! Никто его здесь не имеет! Да и хрен бы с ним! Давай выпьем!

Ногой, обутой в калошу, он отпихнул грязный, усыпанный щепками веревочный коврик, оголив крышку погреба. Взявшись за отполированное до блеска стальное кольцо, Гаврила Степанович поднял ее одним рывком. Из подземелья ударил тяжелый запах сивухи.

— Сало за окном, — предупредил меня Обрубков. — Тимоху до хаты не пускай. Дрова в сарае бери сверху которые. Жить размещайся в гостиной. И станешь завтра на воинский учет. Враг не дремлет косоглазый.

«Судя по наставлениям, путь ему предстоит неблизкий, — прикинул я, снимая пуховик. — Знать бы еще, кто такой Тимоха».

Пользуясь случаем, я решил осмотреться. Следом за мной поплелся облезлый кот, никак мне до поры не представленный. Поначалу я принял его за подержанную зимнюю шапку, упавшую с гвоздя. Благо, что гвоздь над ним как раз пустовал, тогда как прочие, вбитые в простенок между окном и дверью, напротив, были заняты патронташами, фонарями, тулупами, телогрейками и даже поместительным китайским термосом на ремне с парой ласточек, порхающей над крышами пагоды.