Вепрь

— Ну, чувак тот, Гущин, поехал в тридевятое царство какой-то беллетристикой всех удивить!

— Так вот. Ехал туда Гущин тридцать лет и три километра. По пути он встречал разных полезных зверушек и складывал их в пишущую машинку: Рыбку с зонтиком, Барабанщика отставной козы, Рака свистящего и Жучка-с-ноготка. Все они были артефакты.

— Почему артефакты? — спросил интересующийся деталями Захар Алексеевич.

— Потому что факты уже давно повывелись. Но суть не в том. А суть в том, что артефакты не могли спать. Они засыпали только на очень низкой частоте.

— Почему на низкой?

— Чтобы падать с нее было не больно.

— А не надо на край ложиться, — заметил мой слушатель. — Надо посередке лежать, как я.

— Верно, только ни Гущин, ни артефакты этого не знали. Они были дремучие, поскольку вышли из леса. И открылось перед ними все тридевятое царство, словно Книга Бытия. Но в тридевятом царстве на троне сидел злой Цензор. Это уже был Цензор Четвертый.

— Почему четвертый? — засыпая, пробормотал Захарка.

— А действительно, почему четвертый? — полюбопытствовал Ребров-Белявский, когда сын его уже крепко спал и мы с Алексеем Петровичем, сидя в библиотечной комнате, допивали благороднейший из коньяков.

— После третьего не закусывают, — поделился я опытом, вытряхивая из предложенной пачки американскую сигарету.

Прощаясь, мы с Алексеем Петровичем тепло обнялись и пожелали друг другу всевозможных успехов в учебе и труде.

— Чего так долго? — проворчал Филя, продрогший верхом на мотоцикле.

— А тебе не терпится, да? — спросил я, погружаясь в коляску.

— Просто в перерыв между электричками попадем, — пожал плечами гигант.

— Попадем, так обратно вернемся.

Данная перспектива его не устраивала, и Филя взял с места в карьер.

Проезжая мимо нашего с Настей разбитого очага, я отвернулся. К горлу моему подступил комок. Что ждало меня впереди? Да, собственно, ничего. Пивная в Столешниковом переулке.

На околице деревни нас задержали патрульные. Проверив поклажу, незнакомые мне сотрудники органов обратили внимание на меч.

— Холодное оружие, — констатировал один, выдвигая остро отточенный клинок из ножен.

— Я его вскипячу, — сказал я. — Как до Суворовского доеду.

— Я тоже Суворовское заканчивал, — оживился второй патрульный. — Ну? Как там?

— Нормально. — По большому счету мне было все равно, вернут мне подарок Обрубкова или нет. — Музей боевой славы открываем. Ветеран войны Обрубков пожертвовал экспонат будущим защитникам Отечества. Он тоже когда-то в знаменитых стенах проходил науку побеждать.

— Ты же вроде гуманитарий, — усомнился его коллега-пограничник. — Такая на тебя информация.

— Мы шефство взяли, — продолжил я пассивную защиту.

— Проезжай! — махнул рукой бывший суворовец. — Под мою ответственность!

"Меч и бубен, — усмехнулся я мысленно, когда Филя газанул из поселка. — Такой отныне будет мой фамильный герб".

Эпилог

Настю я встретил случайно. Издали, пересекая Тверской бульвар, я заметил ее золотую косу, и сердце мое сперва замерло, а потом — бешено заколотилось. Она толкала перед собой коляску, опустив голову и не глядя по сторонам. Должно быть, вела беседу с тем, кто в ней ехал. Вообще-то я торопился в "Яму". "Ямой", между своими, называлась пивная в Столешниковом переулке, а завсегдатаи — соответственно "ямщиками". Вообще-то меня ждали там Семашко и Завадский. По банке они, скорее всего, уже приняли. Когда кого-то ждешь или догоняешь, лучше, конечно, принять. Особенно ежели с похмелья. Но я и так ее догнал. Я догнал ее уже напротив устья Малой Бронной.

— Настя! — Я схватил ее под руку. Она прижалась к моей груди.

— Ах, Сережа! — сказала Анастасия Андреевна. — Я ведь каждый день здесь гуляю — от Суворовского до Пушкина. Я знала, что когда-либо встречу тебя.

— Но у тебя же мой адрес есть! — удивился я безмерно.

— Нет, — возразила она. — Так бы я не пришла. Я решила, что Бог меня наказал за родителя. Пусть буду терпеть. А если встречу случайно, значит — судьба. Значит, простил он нас с тобой, любимый.

По щекам ее бежали слезы радости, да и по моим, кажется, тоже.

— Что за чепуха, — бормотал я, вдыхая запах ее волос. — Это же чепуха. Сама подумай.

Так мы и стояли, прижавшись друг к другу, пока ребенок в коляске не разревелся.

— Познакомься, Андрей Сергеевич. — Настя осторожно извлекла его и передала мне на руки. — Это твой отец!

Потом мы сидели на скамейке и разговаривали. Оказывается, в завещании академик Белявский оставил ей свою кооперативную квартиру на Неглинке, в которой никогда сам не жил, и деньги, которые не расходовал, — тысяч около шестидесяти. Но Настя все равно, перебравшись в Москву, устроилась работать — в Историческую библиотеку. Ольга Петровна скончалась примерно через месяц после того, как я уехал. Умерла в своем кресле за вязанием.