Вепрь

Взгляд Добролюба изменился, решимость загнанного зверя сменилась усталостью. Руки все еще на рукоятях кольтов, которые он носил на манер героев вестернов, — очень удобно, правда, лишь в погожие дни. Имелись и иные кобуры, те предохраняли от дождя. За состоянием пороха все равно приходилось следить постоянно, ему, чтобы отсыреть, совсем не обязательно попадать в воду. Что поделать, до унитарных патронов тут еще ой как далеко.

— Если дашь слово никого более не трогать, отдамся без боя. — Взгляд-то изменился, а вот решимости в голосе ничуть не меньше.

— Зачем мне это? Ты и так никуда не денешься.

— Это верно. Да только прихвачу с собой и тебя, и еще кого из твоих людишек, а там и мои парни отмалчиваться не станут. Половина твоих поляжет, никак не меньше. Я из прошлого раза выводы сделал, и у меня все оружные, даже бабы. Не улыбайся, я пустых слов бросать не привык, не всякий ветеран сможет тягаться с ними.

Взгляд человека, стоящего перед Добролюбом, опускается на пистоли. И когда только успел? Курки уж взведены, остается только направить на цель и нажать на спуск. Да, Вепря держат под прицелом, но отчего-то сомнений нет, что его слова — не пустая угроза.

— А еще у тебя всяких хитростей в достатке.

— И это есть. — Легкий кивок, почти одним подбородком.

— А отчего думаешь, что слово свое сдержу?

— Оттого, воевода, что слово боярина Смолина для тебя дорогого стоит. Опять же долг платежом красен, а ты, кроме добра, ничего от меня не видел. По-разному выходило, когда я сам себя хранил, когда злобой исходил, как змей ядом, да только все тебе было на пользу, настолько, что животом ты мне обязан, да не единожды. Не надо на меня так глядеть, я тебе сейчас не должок припоминаю, а просто говорю, почему ты слова своего не нарушишь. Сам не сможешь, иначе себя в своих же глазах потеряешь, потому как ты пока не правитель, а простой воин. Когда сядешь на вотчину, многое поменяется, жизнь заставит. Ответ за других держать — не такое простое занятие, и воинский подход может во вред оказаться, а сейчас ты живешь по-иному.

Градимир только и смог ухмыльнуться уголком губ. А что тут говорить, правда в словах скомороха: коли даст воевода слово, то нарушить уж не сможет. Все верно, сейчас поговорка: «Ради честного словца не пожалеет и отца» подходила к нему, как сшитый по мерке кафтан. Честь воинская на первом месте. Хотя он уже начинает меняться, потому как жизнью битый, понимает, что с такими понятиями жить не получится, но пока есть отец, имеется и у него возможность обретаться так, как хочется, а не как потребно. Бог даст, еще поживет подобным образом, да не один год.

— Слово боярина Смолина. Коли отдашь себя в руки, никто твоих домашних за грехи твои не тронет. Пока я жив, так и будет.

— А что же ватажники?

— Им тоже вреда не будет, коли проявят покорность.

— Горазд!

— Да, Добролюб, — послышалось от дома, где у окон разместились все ватажники и обитатели подворья с оружием наперевес, контролируя все подходы. То, что боевые холопы боярина рассыпались по всему подворью, включая и задний двор, мало им помогло бы, здесь потери были бы просто опустошительными. Иное дело, что конец был бы один.

— Я предаю себя в руки боярича. Сопротивления не оказывайте, вас никто не тронет.

— Добролюб!.. — И этот туда же, Аника-воин.

— Богдан, не дури! — резко оборвал кузнеца Виктор. — Мало мне твоей семьи, хочешь, чтобы и твоя жизнь, и жизни остальных повисли на мне? Дайте уйти с миром в сердце, одних-то покарал, а тут не судьба. Не приказываю я, прошу: сделайте, как сказываю, и никто не пострадает. Уберите оружие, слово боярское дорогого стоит: никто вас не тронет, а моя песня спета.

Виктор спустил курки и, медленно достав кольты, протянул их рукоятями Градимиру. Тот, внимательно глядя ему в глаза, принял пистоли. После этого в пыль полетели пояс со справой, ножи из всех тайников. Все существо восставало против этих действий и требовало драться, но Волков сумел подавить это желание и всячески выказывал полную покорность судьбе. Откуда-то из самого дальнего уголка души выполз страх и сдавил сердце холодной удавкой. Надо же, а он, оказывается, не разучился бояться. Все это время страх был в нем, просто железная воля загнала его так далеко, что он просто позабыл о его существовании. Секунду Волков не мог понять, отчего тот проснулся, но тут же пришло и понимание. Здесь не казнили просто так. К татям, а уж тем более к таким вот, как он, перед лишением живота неизменно применялись пытки. Никто не даст ему просто так умереть, и именно эта мысль, еще не осознанная, не оформившаяся, только слабый намек, и разбудила тот страх. Понимание же пришло только сейчас. Ну да, потерявши голову, о волосах не плачут. Выбор сделан, теперь как Отец Небесный назначит. Может, перед смертью и припомнят ему его заслуги.

— Пошли в дом, Добролюб, — взвешивая в руках кольты, проговорил Градимир и, сделав знак людям оставаться на своих местах, без страха обошел Виктора и направился к крыльцу.