Вепрь

— Выкуп за Бояна обещан великий, — продолжала гнуть свое Смеяна. — Как сладишь дело, все то серебро твоим будет. Не сумеешь возвернуть его живым, только тело доставишь, — голос предательски дрогнул, — получишь половину. А если голову татя того с телом мужа моего — так и все сполна.

— Прости, боярышня, но серебра у меня в избытке и думами иными голова переполнена.

— Стало быть, добро, родом моим принесенное, вот так легко позабудешь?

— Добро, говоришь? Добра от рода Смолиных я видел немало, вот только счеты меж нами все уж разрешены, за все я сполна отплатил. Или еще какой должок припомнил воевода-батюшка? Так ты сказывай, я долги завсегда возвертаю, да сторицей.

Слова сквозь зубы цедит, и теперь она видит перед собой зверя лютого и непокорного. Не только она, эвон холопы напряглись и вперед подались, дабы случись что, упредить и за хозяйку вступиться. От Добролюба сейчас опасность исходит волной, ее руками пощупать можно — густая, как кисель у доброй хозяйки. Вепрь. Как есть Вепрь. Вот только нет в ней страха. Что это? Никак она им любуется? Дикий. Необузданный. Такой… Такой… Если кто с той задачей и справится, так только он. Прав старый Радмир. Тысячу раз прав.

— Гвоздь, Лунь, отойдите.

— Дак…

— Кому сказано.

Ого! Мы еще и гневаться умеем. А на личике — ни страха, ни растерянности. Настоящая внучка своего деда и дочь своего отца. «Что же ты мне поведать такого запредельного желаешь, чтобы уши чужие не слышали? — подумал Виктор. — А может, и мне того… Отойти, от греха подальше?» Что-то подсказывало, что сказанное ему может не понравиться. Уж больно решительный у боярышни вид. Опять же сорвался. Отец Небесный, сколько раз сам себе пенял на это — и снова-здорово!

— Поклон тебе, Добролюб, от деда. Прости, сразу запамятовала передать.

— Сказывал же, нет у меня долгов перед воеводой, как и перед батюшкой твоим, — вновь загоношился Виктор.

— Не от моего деда поклон-то, а от твоего. Так и сказывал — кланяйся, мол, внучку.

— Радмир… — Нет, не вопросом это звучало, а безграничным удивлением.

Вот знал, что тот куда опаснее своего сына, потому как умудрен летами и временем бурным, в коем младость его прошла. Ведь это при его твердой руке и воле Звонград из пепла в последний раз возродился и стал краше прежнего. Поразузнал о том. Но зная, что его опасаться следует больше остальных, отчего-то уважал его не в пример сильнее.

— Радмир, — согласно кивнула она, внимательно глядя на собеседника, — прадед мой родной. Он мне много чего обсказал. И то, что его уста исторгли, покуда в точности сбывается, поэтому и тому, что глаз с меня не сводишь и сохнешь по мне, тоже верю. Да и сама давно приметила, что взглядом меня поедаешь всякий раз, когда видишь. Ему же в том ты честно признался. Иль не так?

— Коли он все тебе обсказал, то должен был поведать и то, что надежд пустых я никогда в сердце не имел.

— Не имел, — вновь согласно кивнула она. — Но только когда меня стрела вражья коснулась, ты виновного в том разыскал и покарал смертью.

— За плату.

— Врешь. Я помню тот взгляд. От серебра ты не откажешься, но не застит оно тебе взор. Сколько угодно божись и клянись, но я знаю, почему тогда ты это сделал. Узнала о том недавно, но все ведаю точно.

— А коли так, то неужто думаешь, будто я вызовусь спасать того, в ком могу соперника видеть, хотя и не светит мне тебя получить? Того, от кого всякий раз беды ждал, потому как ненавидит он меня, хотя пакости от меня никогда не видел? Того, кто изничтожить меня всегда был готов, и только воля батюшки твоего удерживала его?

— А почему не светит?

— Что не светит? — растерялся Виктор.

— Почему тебе не светит меня получить?

— …?

— Вот тебе слово мое. Коли Бояна живым доставишь, то, кроме серебра, ты и меня получишь. Всего раз, но всю как есть получишь.

Картина маслом. Занавес. Полный абзац. Он едва не уронил на стол челюсть. А затем сжал ее до скрежета зубного. Эвон, значит, как она его любит, коли готова ради спасения мужа честью своей поступиться. Здесь ведь не западные королевства и не империя, где нравы куда проще и большинство благородных дам чуть не долгом своим считают наставить рога своим мужьям, где донжуанство почитается за весьма достойное деяние. У славен неверной жене за прелюбодеяние клетка железная грозила, подвешенная на центральной площади, и смерть голодная, позорная, а тому, кто возжелал чужую жену, уготована смерть на колу. Правда, распространялось это в основном на благородное сословие, но она-то и была из благородных. Имелись у прежнего Добролюба полюбовницы из боярского рода, но те — без князя в голове, да и сам скоморох тем еще пройдохой безбашенным был.

— Чего молчишь? — сквозь зубы процедила Смеяна. А и то. Эдакое предложить — и нарваться на молчание. Тут сама готова сквозь землю провалиться да язык себе отрезать, а этот…

— Гхм. Прости меня, боярышня, за речи неразумные. Все исполню как есть и серебром плату за то возьму, коли выйдет волю твою исполнить. Коли сам сгину, то плату отдай моему человечку, кузнецу Богдану, он сумеет ею распорядиться.

— А…