Вепрь

Спички у меня оказались Балабановской фабрики. "Берегите лес от пожара!" — такое напоминание было отпечатано на грязной этикетке. Детали отчего-то запоминаются лучше всего. Сложив ладони корабликом, я прикурил сигарету. Вепрь даже головы не повернул в мою сторону. Ко всему безучастный, он был похож на деревянного носорога, снятого с детской карусели.

— Ну что? — Я глубоко затянулся. — Будем подавать признаки жизни?

Откуда-то из самой его утробы со свистом вырвалось дыхание. Как будто он долго сдерживал его и теперь задышал часто и тяжело.

— Перед гибелью не надышишься, гад! — Я чиркнул сразу двумя спичками.

Его седая жесткая щетина вспыхнула, как факел. Запах паленого мяса ударил мне в ноздри, и я отвернулся. Вепрь-убийца, полтора века державший в страхе всю округу, так и не сойдя с места, выгорел почти до костей. Останки его дымились на почерневшем от сажи снегу.

"Пылающий кабан, — подумал я без особых эмоций. — Сальвадор Дали курит". Я не был садистом и не стал им. Просто я был опустошен. Просто я хотел быть уверен, что больше вепрь не вернется — ни зрячий, ни слепой.

Вытянув из ножен самурайский меч, я занес его над холкой испепеленного врага. Обугленное мясо осыпалось от сильного удара, и череп вепря скатился к моим калошам. Ритуалы иногда имеют свой скрытый смысл. Ритуалы надо соблюдать.

— Патроны остались? — таким вопросом встретил меня по возвращении Тимоха Ребров.

Он хозяйничал у нас на кухне, как на своей собственной. Точнее, уже закончил хозяйничать: картофельные очистки, завалившие обеденный стол, опрокинутая солонка, пустая бутыль из-под самогона и грязные следы от сапог на ковровой дорожке позволяли сделать вывод, что в доме Тимоха был один.

Бросив под вешалку мешок из-под зерна с черепом вепря внутри, я стал разоружаться.

— Ятаган тебе на что? — Тимоха, неравнодушный к оружию вообще, а к холодному в частности, сразу схватил японский меч за длинную ручку, вытянул его на треть из ножен и порезал палец.

— Бинт есть в аптечке? — Сунув палец в рот, он распахнул уцелевшей рукой буфетную дверцу.

Я сходил в гостиную за ватой. Наша с Настей постель оказалась аккуратно заправленной. Зеркало было убрано траурным платком.

— У меня патроны "пятерка", все отстрелял, — оказывая себе медицинскую помощь, поделился Тимофей. — На салют опаздываю. Нынче татарина с воинскими почестями хороним. Из нарезного жирно будет.

Я бросил ему на колени патронташ и стал умываться. Умывался я долго и тщательно.

— Рожа-то чего сажей испачкана? — Вытаскивая патроны, Тимоха упорно пытался втянуть меня в диалог.

— Картофель ел в мундире. — Вытерев лицо полотенцем, я сообразил, что молча от него не отделаться.

— Картошку чистить надо, — сделал мне замечание танкист. — Вечно вы, городские, с кожурой все рубаете. А еще мандарины вам привозят. Вы же тупые, как моя Гусеница. Ей говоришь: "Стоять!" — а она, зараза, копытами сучит. Хорошо, что не кованная.

Тимоха тут же начал расстегивать портки. Видимо, намереваясь ознакомить меня со своей производственной травмой.

— У нас во дворе все удобства, — заметил я устало.

— Кого? — не понял Тимоха. — Удобство нашел. На брюхе сплю вторую ночь.

— Ты патроны получил?

Испытывая неистребимое желание врезать Тимохе по шее, я смахнул картофельную кожуру со стола и мусорное ведро.

Теперь он понял. Они понимают, когда хотят.

— Не опаздывай! — Застегивая на ходу галифе, Тимофей устремился к выходу. — Никешу тоже нынче провожают в последний! Твои все там!

Часть вторая ПОРОЗ

Погоcт

Мешок с глухим стуком упал на крышку Никешиного гроба, прежде чем Настя успела бросить на нее горсть мерзлой земли. Я пришел тихо и незаметно. Я прокрался на похороны, как вор. Я появился сзади, когда Филимон и сосед его, Чехов, уже опускали гроб в могилу на веревках.

Последнее земное пристанище деревенского дурачка было таким же непритязательным, как и он сам: без кистей, кумача с черными анархистскими бантами и обойными гвоздями, без венков с пластмассовой бакалеей и лент с надписью "Безвременно усопшему другу на вечную память". Тем более что он и не усоп. Его подло зарезали, словно кролика, по моей собственной наколке.

Рядом с могилой стояли Настя, прижимавшая к губам угол шерстяного платка и теребившая крестик на груди, Гаврила Степанович, обнимавший ее единственной рукой, однофамилец автора повести "Случай на охоте" и Филя, опиравшийся на ржавый лом, точно епископ на посох. Его мохнатая шапка валялась на грязном снегу рядом с холмиком глины, увенчанным штыковой лопатой. Видно, буйну голову Филя обнажил задолго до начала прощальной церемонии. Пришлось ему, видно, попотеть, взламывая окаменевшую почву.

— Что это? — Филимон вздрогнул, уставившись на мою бандероль, громыхнувшую о доски.

Гаврила Степанович лишь вопросительно посмотрел на меня.

— Венок. — Я не стал вдаваться в детали. — От коллектива Балабановской спичечной фабрики.