Верь мне и жди

Не только физически обновился ты, но и внутренне как-то обогатился, просветлел, наполнился духовной силой. За это время ты побывал в Норвегии и посмотрел на внучку (рассказывал о ней с восторгом, а я внутренне сжималась), дважды навестил отца. А самое главное — ты опять слышал музыку и много писал! Это радовало меня больше, чем многочисленные подарки, которые ты привез из путешествия. Мысли бросить эстраду, кажется, больше не посещали тебя. Напротив, ты возобновил работу над неизданным альбомом, дополняя его новыми, только что написанными песнями. Близился твой юбилей, ребята из группы предложили это отметить большим кремлевским концертом. Нашлись деньги на альбом, и запись шла в жестком рабочем ритме. На юбилейном концерте ты должен был представить уже готовый результат.

Надо ли говорить, что мы опять почти не виделись? И Новый год встретили порознь. Ты уехал в Швейцарию договариваться насчет студии для сведения альбома. И хотя теперь мне было много легче перенести долгую разлуку, я все же снова вернулась к прежней мысли уйти от тебя. Ты казался успешным и сильным, нужна ли была тебе я? Тот короткий счастливый момент, когда ты вернулся из путешествия, разрушил мою защиту и снова лишил почвы под ногами. Я нуждалась в тебе, я не могла без тебя жить…

А теперь я приступаю к самому главному, ради чего, собственно, так долго писались эти записки. Я должна объяснить тебе, почему ухожу предательски, тайком, без предупреждения.

Пока ты был в Швейцарии, я узнала, что беременна. При всей твоей фантазии ты не сможешь вообразить, как потрясла и обрадовала меня эта новость. Я уже почти потеряла всякую надежду на ребенка, только душа ныла, когда я смотрела на Марину с Лёськой. Мое недомогание я списала на возраст, на погоду — на что угодно, только не беременность. Мне даже в голову не пришло купить тест. Это Марина уговорила меня сходить к врачу. Там-то после УЗИ все и выяснилось.

Любимый, я так боюсь, что ты не позволишь мне родить этого ребенка! Поэтому решила уйти, ничего тебе не сказав. Я знаю, это подло. Но пойми меня, хороший, единственный, я ухожу, чтобы не сделать тебя подлецом. Что, если, узнав о ребенке, ты потребуешь отказаться от него? А если я подчинюсь тебе? Я никогда не смогу потом простить тебя и себя.

Мне невыносимо больно прощаться с тобой; и я оставляю тебе эти записки. Я надеюсь, ты меня поймешь… Я плачу, родной мой. Если б ты знал, как я страдаю! Но ради ребенка (твоего ребенка!) я готова на все. Умоляю, прости меня, если можешь. Прости, что не оправдала твоих надежд. Так будет лучше…

Я не смогла. Из Швейцарии ты вернулся неожиданно, я не успела уйти. А потом ты получил известие о смерти отца и улетел на похороны. На тебе не было лица, и я даже не заикнулась о том, чтобы полететь с тобой, а ты не предложил. Конечно, я не могла тогда уйти и ждала твоего возвращения. Нет, я не собиралась говорить о ребенке, просто хотела выбрать более подходящий момент, чтобы исчезнуть из твоей жизни. Ты вернулся печальный и тихий. К скорби прибавлялись угрызения совести, которые всегда мучили тебя в связи с отцом. Несколько дней ты не выходил из дома и все думал, думал. В день, когда тебе исполнилось пятьдесят (как не вяжется с тобой эта цифра!), ты уехал в студию и просидел там в тишине и одиночестве до позднего вечера.

Я тоже страдала в одиночестве, каясь, что люблю тебя больше, чем Бога. Нужно было уходить, время шло, но я все не решалась добавить тебе боли. И вот как-то за обедом ты сказал:

— Если бы у меня сейчас родился сын, я хорошо бы его воспитал. Как мой отец. Альку я упустил…

Я смотрела на тебя, округлив глаза, а ты продолжал:

— Зря я запретил тебе рожать. Сейчас бы маленький бегал…

На глазах твоих блеснули слезы, и ты стеснительно отвернулся. Я стояла как истукан и не могла ни слова вымолвить. Ты понял это по-своему.

— Прости меня, родной. Я был не прав.

И тут я не выдержала и разрыдалась. Захлебываясь слезами, я стала говорить. Рассказала о чуде, которое произошло со мной, о том, что хотела уйти, чтобы спасти малыша, о своих опасениях. Ты напряженно слушал, силясь уловить смысл. Когда я закончила свой сбивчивый рассказ и замерла в ожидании казни, ты нежно обнял меня и пробормотал растроганно:

— Глупыш! Какой глупыш…

Ты стал целовать меня, и я ответила. Была ли когда-нибудь я так счастлива, так беззаботна, как в тот момент? Я все простила и тебе, и себе. Больше ничто не разъединяло нас, не уводило в разные стороны. Ты любил меня, ты радовался нашему ребенку, ты был со мной! Теперь я ничего и никого не боялась. Бог не оставит нас. И еще я почему-то уверена, что непременно родится мальчик.

Что было дальше? Ты стал относиться ко мне нежнее и бережнее, требовал, чтобы я наблюдалась у врачей (все-таки это был риск), даже следил за моим режимом и питанием. Много думал о будущем ребенке, беспокоился, а не избалуем ли мы его, как это делают бабушки и дедушки. Возраст-то нешуточный для такого дела. Однажды сообщил, веселясь: