Верь мне и жди

Надо сказать, я легко втянулась в режим тренировок, они отвлекали меня от темных мыслей. Это был какой-то праздник застоявшегося тела! Однако когда я лежала на кушетке в косметическом салоне или под массажем, эти мысли возвращались вновь. А тупая душевная боль так и не отпускала ни на минуту. Мне физически не хватало тебя, твоей заинтересованности в моей жизни, близости твоей души… Не знаю, как сказать… Тогда мне казалось, что твоя физическая измена (если она была) не так страшна, как измена духовная. Отдать душу другой — ведь это предательство…

Тем временем мои усилия в деле совершенствования дали первые результаты. Я постройнела и похорошела, глаза прояснились, спина выпрямилась. Шея вытянулась, и пропала проклятая профессиональная сутулость. Определеннее обозначилась талия, бедра подтянулись, руки сделались ровными, красивыми. Если бы только я могла целиком отдаться этим занятиям, посвятить себя своему телу, получая младенческую радость от сознания своего совершенства!

Почему я так создана, что мне всего мало, мало! Впрочем, нет. Без тебя мне будет мало целого мира, а с тобой — ничего не надо. Любимый, я по-прежнему зависела от тебя, как Харри. Даже тогда, когда выглядела уверенной, свободной современной женщиной.

Марина тоже изрядно похорошела. Да что там говорить, она неординарная женщина. Ладно, я истязала себя с определенной целью, подгоняемая страданием, злостью и болью. А что заставляло Марину мучить себя на тренажерах и терпеть болезненный массаж от целлюлита? В ней не было ни грамма лишнего жира, плавала она как наяда, и походка у нее как у балерины. Зачем? Однажды я спросила ее об этом.

Мы сидели в раздевалке бассейна. Только что вышли из душа, сушили волосы. На мой вопрос Марина подняла брови:

— Вы просили помочь, я дала согласие. Теперь мне самой понравилось. Плохо только, что все дорого, я вам обязана буду. — И без всякого перехода: — Хотите, вместе поедем к морю? Без отдыха вне города нашим стараниям невелика цена.

Я задумалась. Да, пора мне уехать куда-нибудь.

— Все будет зависеть от Коли, — сказала я. — Если он отпустит.

Марина ничего не ответила, но мне показалось, что она усмехнулась.

Зачем я так сказала? Может, чтобы показать ей, что в наших с тобой отношениях ничего не изменилось? Слово «измена» произнесено не было, так что еще можно было изображать счастливую семейную жизнь. Однако мысль об отдыхе засела в голове. Я ждала твоего возвращения, чтобы спланировать поездку к морю. Мне не хотелось оставлять тебя одного в Москве. Когда ты дома, ты нуждаешься во мне, в моей заботе.

Надо будет устроить отдых, когда ты поедешь путешествовать со своей мужской компанией. Я не хотела признаваться себе, что боюсь оставлять тебя по другой причине: вдруг ты приведешь ее в наш дом, в нашу спальню… А-а-а!

Когда я говорила о тебе, Марина понимающе смотрела, и меня это раздражало. Я и без того жила в постоянном искусе расспросить ее о слухах, которые бродят в вашем кругу, о твоей возлюбленной. Она ведь знала, я это чувствовала. Нет. Пока ты молчишь и ничего не меняешь в нашей жизни, буду молчать и я. Нас с тобой объединяет таинство венчания, эти узы крепче всего остального.

Прошло немного времени, и Марина вернулась к нашему разговору. На этот раз мы отдыхали после изнурительных занятий на тренажерах.

— И все-таки вам следует съездить к морю. Когда вы в последний раз выезжали из Москвы?

Я и не вспомнила.

— Ну вот, — урезонивала меня скрипачка. — Николай не маленький ребенок, а вы не нянька. Я думаю, он будет рад, если вы отдохнете наконец от города.

Мне показалось или она издевается надо мной?

— Поверьте, если женщина становится тенью, к ней и относятся как к тени, — вдруг сказала Марина. — Вы достойны большего.

Она угадала мой комплекс Хари. Я озадаченно помолчала. Марина серьезно смотрела на меня, ожидая ответа.

— Разве не достойно любить талантливого человека и посвящать ему всю себя? — спросила я, опуская глаза.

— Вас устраивает такая роль?

— Да.

— Ну что ж. — Марина пожала плечами. — Однако вдохновение ему приходится черпать из других источников.

«Пусть черпает!» — зло подумала я. Я больше не могла плакать. Меня так и подмывало сказать: «А ваше одиночество — достойный плод эмансипации». Но это было бы невеликодушно.

Ты вернулся в конце июня. Поздно вечером открылась дверь, и я бросилась тебе на шею. Ты устало улыбнулся:

— Дай поесть, и — спать! Двое суток без сна.

Я по привычке понеслась на кухню метать на стол, однако слышала, что, прежде чем уйти в душ, ты кому-то звонил по телефону. Наверное, ей, кому же еще? Притихшая боль с новой силой пронзила мне сердце.

Ты не заметил во мне никаких перемен. Я дождалась, когда ты освежишься, насытишься, встала перед тобой:

— Ничего не замечаешь?

Ты посмотрел на меня и пожал плечами:

— Подстриглась?

— Да нет!