Верь только мне (СИ)

— Баловство закончилось! У нас осталось полтора гребанных семестра и дипломная, которую, в отличие от тебя, никто из группы себе не купит, — слышу отчаяние в его голосе. — А в нормальных фирмах едва есть места для таких неопытных, как мы. Приходится, мать его, делать невозможное за последний курс!

Он ожидает какой-то реакции, но я молчу, хочу услышать все предъявы. — Мы даже группой попросили Виолетту о дополнительных занятиях, чтобы экзамены не завалить, — он делает еще одну паузу. — Перестань ее дергать на парах, Вил, я тебя прошу. И ребят тоже. Решай свои проблемы сам!

— Я, по-твоему, их не решаю? — эта фраза задевает больше всего.

— Нихрена, Вил! Ты из сранной подсобки сам выйти не смог. И что-то я не услышал спасибо! Мы для тебя все шестерки, посыльные, люди на побегушках. А ты попробуй свои проблемы с учителями разруливать, за пробирками мотаться сам, а еще сам бегать в киоск за сигаретами, заполнять университетскую документацию, а не девочек гонять, — похоже, у него накипело. — Тебе еще перечислить?

Я никогда не считал Макса шестеркой, Макс — брат…

Что конкретно изменилось за это гребанное лето, что слово «мы» он теперь применяет не к нашей дружбе, а к кучке одногруппников?

Да, я изрядно достал свой курс, раздавая поручения, начиная с того, что за меня делали все проекты, заканчивая тем, что на паузах протирали мою тачку. И такое бывало.

Но как-то раньше Макса это не смущало. Какая муха укусила его в этом году? Меня откровенно бесит его роль просветленного отца всех обиженных и обездоленных.

— То есть ты сейчас выступаешь как представитель малой народности лузеров, которые нихрена не учились четыре года, а теперь я виноват во всех бедах? — меня несет и я не могу остановиться.

Вижу, как раздуваются ноздри Макса и он на секунду отводит взгляд вверх, сдерживаясь.

— Прекрати так называть людей, — проговаривает твердо, глядя мне в глаза.

— А ты заставь меня, — ехидно скалюсь ему в лицо.

Никогда бы не поверил, что это можно наблюдать воочию, но вдруг требовательный взгляд Макса тает, и его глаза застилает туман разочарования.

Пустотелое холодное разочарование. Во мне. В моих тупых словах.

Он сглатывает обиду и упорно как нянька продолжает: —Артур уже два года подрабатывает музыкальным репетиторством, потому что его с сестренкой растит одна мама. Спасенная Аня-зубрилка уже устроилась помощницей на мини-ставку… Даже Милена ногти пилит все четыре курса, и сама себе квартиру оплачивает, — он откидывается на стуле, напряженно упираясь руками в стол.

— И?

— Так тебе же посрать на это, когда ты людей по своим делам посылаешь! Твоя жизнь не изменится, если ты завалишь экзамены. Тебя не выпнут из квартиры, если просрочил платеж! Это только наша лузерская проблема, — выдает он.

— Макс, не пизди давай! Я работаю больше вас всех вместе взятых, вообще-то! Ты сам у мамы с папой под боком живешь! — наезжаю в ответ.

— Да! Только сейчас я нашу жизнь оплачиваю, потому что папа с мая в тяжелом состоянии в больнице сейчас. Его хваленая работа жестко прокатила нас с содержанием, — выпаливает он. — Вот такая взрослая жизнь, чувак.

Мне вспышка молотком между глаз заряжает.

— Что с Петром? Ты… Ты не говорил! — только и могу выдавить в ответ.

Батя у Макса бодрый чувак, и что-то я не помню, чтобы у него были значительные проблемы со здоровьем.

— А ты с момента приезда ты разу не спрашивал, как у меня дела! Ни разу не взял трубку и не перезвонил, когда улетел. Не заезжал нихрена на работу! Дольше трех секунд в коридоре мне время не уделял. Звонил, только когда тебе что-то надо, Вил! — последние фразы он буквально выкрикивает.

Прихожу в ярость. — Ты знаешь мою ситуацию! — повышаю голос в ответ.

Унылое оправдание тому, что я не в курсе, что у лучшего друга отец в больнице. Этот печальный факт немного объясняет внезапное «взросление» Макса.

И да, он прав, я не перезванивал.

— Молодые люди! А ну-ка потише, иначе я вас отсюда за шкирку вышвырну на пары, которые вы прогуливаете! Бессовестные! — повар теть Лиля машет нам половником из-за прилавка с булочками. Ее реально стоит бояться.

Макс продолжает орать на меня, только теперь уже шепотом: —Какую ситуацию? Что ты несчастный зависимый от зверя-отца сынок? Это я помню, Вил, мы это вместе проходили! Только когда мне понадобился ты, тебя не оказалось рядом, ты слишком занят своими страданиями! Непоправимой твоя ситуация была в двенадцать лет, в четырнадцать, в шестнадцать! А сейчас-то что? Мы уже взрослые, нахрен, мужики… Что тебя держит на работе и в этом городе?

— Тебе не понять…, — отмахиваюсь.

— Понять мне все, бро! И я скажу, что тебя держит: тебе нравится ездить на хорошей машине. Тебе нравится, что не приходится батрачить за копейки, — он загибает пальцы. — Тебе нравится терроризировать людей на правах сына шишки. Тебе нравится быть страдающим ребенком, ведь тогда можно снять с себя любую другую ответственность в жизни и вести себя как дерьмо, не так ли?

Я просто охуеваю, и меня начинает трясти.