Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

На берегах Ганга я совершаю ритуал, столь же древний, как эта земля, и столь же чуждый мне, как текущая мимо река. Священнослужитель протягивает мне урну, затем складывает ладони вместе. Я открываю ее. Внутри – зернистая пыль, напоминающая истолченный древесный уголь. Вытянув руку, я переворачиваю урну и опорожняю ее. Пепел моего отца кружится в воздухе и мягко опускается в воду. Река принимает его с уверенностью старого возлюбленного, который терпеливо ждет.

Надо мной нависает одинокое дерево с толстыми, покрытыми листвой ветвями. После того как священнослужитель уходит, я сажусь и прижимаюсь спиной к стволу. Ветви слегка покачиваются, вечер становится прохладнее, багрянец на небе темнеет, а река течет все ближе. Вода плещется у самых моих ног. Где-то на другом берегу звонит колокол.

Позади меня ступени ведут в храм с куполообразной крышей. У его подножия дети продают гирлянды, сплетенные из оранжевых ноготков. Мимо проходят мужчины в белых дхоти, громко разговаривая и смеясь. Луна, которая сейчас стоит высоко в небе, кажется размером с мелкую монету.

У меня затекла шея. Я не ел весь день, но голода не чувствую. В глубине моих глаз пульсирует ноющая боль.

Я иду к взятому напрокат автомобилю. Водитель, ожидающий меня на ступеньках, бросает горящую сигарету в реку и идет рядом. Мимо пробегает обезьяна и запрыгивает на кирпичную стену, окружающую храм. Она громко визжит, когда дети окружают меня. Они лезут ко мне в карманы, хватают за руки, дергают за рукава. В толпе есть и пожилые женщины, протягивающие сложенные чашечкой ладони.

«Здесь так принято, – говорит мне водитель. – Вы должны раздать деньги старым и бедным».

Я едва слышу его из-за ора детей. Их руки касаются моих ладоней и выхватывают рупии и пайсы. Я иду быстрее, но они держатся за меня, цепляются за ноги, за пояс.

«Нет, – говорит водитель, отталкивая детей. – Старухи – подавайте им».

Слева от меня, у подножия храма, в ряд сидят пожилые женщины. Двигаясь вдоль ряда, я бросаю деньги в пустые миски перед ними. У одной женщины нет ноги. Ее культя торчит из-под сари. Другая – слепая – протягивает свою миску, когда слышит, что я приближаюсь. Она смотрит прямо перед собой, и я вижу радужки глаз молочного цвета. Когда монеты падают в ее миску, она потряхивает ею, заставляя их звенеть. Женщина рядом с ней тянет ко мне свою миску. Мои карманы пусты.

«Мне жаль», – говорю я, но мы разговариваем на разных языках.

Она наклоняет голову и открывает рот. Ее лицо изборождено морщинами, а руки иссохли. Она встряхивает миску.

«Мне очень жаль».

Она опускает миску и смотрит вниз. Дети хватаются за мои карманы. Водитель отгоняет их прочь.

Сидя в гостиничном номере – вдали от толп и погребальных костров, – я разворачиваю карту Индии и обвожу контуры пальцем. Пустыни, реки, долины, озера, горы. Я тру глаза тыльной стороной ладони, пока карта не начинает расплываться.

О его диагнозе мне рассказала моя тетя. Я уставился на черно-белую плитку на кухонном полу, держа в одной руке недоеденный бутерброд с тунцом, говорил «угу» в трубку, слушал ее речь и все это время с трудом сглатывал, чтобы воспоминания не подступили к горлу. «Он твой отец, – сказала она. – То, что было раньше, не имеет значения. Ты должен позаботиться о нем».

Сквозь закрытые ставнями окна доносятся гудки авторикш и легковых автомобилей. Я моргаю и снова фокусирую взгляд на карте. Цвета разделяются. Линии замыкаются и образуют границы, дороги, реки. Я выполнил то, ради чего приехал сюда. Что дальше? Я не готов вернуться домой. Приезд в эту страну, где родился мой отец, глубоко потряс меня.

Воздух влажный и пахнет раат ки рани [2] – маленьким белым цветком под названием «королева ночи». Под потолком скрипит вентилятор. Я вспоминаю Джорджа Мэллори – любимого героя моего детства. Когда его спросили, почему он хочет покорить Эверест, он ответил: «Потому что он есть». Это был самый правдивый ответ, который когда-либо встречал в книгах десятилетний мальчик. То же самое справедливо и в двадцать семь лет. Возможно, даже когда я буду старше.

Что делать дальше? Продолжать двигаться. Оставить позади прошлое, страхи, вину и раствориться в новом. Когда есть движение, есть и действие. А если действовать, то, возможно, найдутся ответы.

Следующие два месяца я скитаюсь по северу. В купе поезда – с семьями, которые едят из круглых жестяных банок, а воздух наполняется запахом паратхи [3], они жестикулируют и приглашают меня разделить с ними еду. По улицам – мимо волов с понурым взглядом, верблюдов, тянущих деревянные повозки, и женщин в ярких сари, с венками из белых цветов в волосах, на мотоциклах. В старых автобусах, которые еле тащатся вверх по извилистым дорогам, а в это время водители тянутся, чтобы стереть влажную пелену с ветрового стекла голыми руками.