Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

Она сказала, что будут моменты, когда каждый из нас окажется в полном одиночестве, когда никого не будет рядом, но будут и моменты, когда нас будут окружать паломники и мы будем всего лишь одними из многих. По тому, как она улыбнулась, говоря это, можно было подумать, что это почти хорошо.

Монах долго молча смотрит на нас, словно выискивая кого-то знакомого. Женщина позади меня кашляет.

«Помолитесь за нас, когда доберетесь до Сантьяго», – наконец говорит он.

Монахи опускают руки, поворачиваются и отступают, свечи отбрасывают тени на стены. Когда часовня пустеет, я открываю свой дневник. В аэропорту Нью-Дели тетя сунула мне в руки маленькую записную книжку в кожаном переплете. «Это тебе, – сказала она, обнимая меня на прощание. – Не теряйся». Она смотрела, как я перелистываю пустые страницы, затем нежно погладила меня по щеке. Сидя в испанской часовне четырнадцатого века, готовясь последовать по стопам давно умерших паломников, я ловлю себя на том, что скучаю по ней.

Может быть, мне следовало ответить на ее вопросы. Он был ее единственным братом. Она имела право знать. Я записываю то, что сказал монах. Привычка, которую я выработал во время путешествий, – погружаться в себя, где бы ты ни был, потому что, возможно, ты никогда не вернешься. Один монах возвращается к алтарю и берет свечу. Он маленький, худощавый и очень старый. Скольких паломников, отправляющихся в Сантьяго, он наблюдал? На мгновение мы встречаемся взглядами, затем он шаркающей походкой направляется к боковому входу и закрывает за собой дверь. Я выхожу.

Вверху появляется несколько звезд, тусклых на темнеющем небе. Низкий туман покрывает холмы. Сейчас время ужина. Я присоединяюсь к Лоику за общим столом в переполненном и шумном ресторане. Грубые каменные стены, бочонки с вином за стойкой бара, свечи на столах, лампы дневного света на потолке и официантка, которая выглядит так, словно за свою жизнь обслужила слишком много паломников, подавая хлеб, салат и жареную форель.

Лоик председательствует за столом, смеется, громко жует, разговаривает с женщинами по-французски, смеша их. Он шутит с мужчинами и наполняет мой бокал при каждом удобном случае. К тому времени, как мы пьем кофе с пирогом на десерт, на столе уже целая куча пустых винных бутылок.

Если бы меня раньше попросили представить себе паломников, я бы представил их иначе. Группа молящихся в церкви – да. Торжественные и молчаливые – конечно. Но веселье и выпивка?.. Едва ли.

Наша группа заказывает еще по бокалу вина. Разговор становится более содержательным, люди делятся друг с другом тем, почему они оказались здесь. Я извиняюсь и оставляю позади шум, сигаретный дым и причины. Лужайка пустынна, а в монастыре тихо. Когда я наконец добираюсь до спальной комнаты, свет в ней выключен и кто-то громко храпит. Одна парочка сидит на полу и шепчется по-испански.

У открытого окна от холодного воздуха у меня немеет лицо. Холмы – словно темные глыбы. Я застегиваю свой флисовый пуловер. Безлунное ночное небо сверкает, и вскоре разум успокаивается.

Январская ночь в Нью-Йорке. Маленькая больничная палата Еврейского медицинского центра Лонг-Айленда. За окном снег – коричневый и грязный – громоздится на тротуарах. Внутри ни жарко, ни холодно. Больничная погода.

На кровати лежит тело того, кто когда-то был моим отцом. Рак оставил от него кости да обтягивающую их потемневшую коричневую кожу. Изо рта у отца выходит трубка, которая кольцами сворачивается и впивается в имитирующий его легкие аппарат, заставляющий его дышать. Его голова остается неподвижной, но глаза вращаются по кругу – бегающие, ищущие. Они рассматривают все: желтый потолок, пластиковый кувшин, наполовину наполненный мочой, белые простыни, дверь, ведущую в светлый коридор, по которому проходят медсестры в синих халатах, сына, который сидит рядом с ним. Они продолжают двигаться, искать, высматривать.

«Примитивная реакция мозга, – сказал невролог, подключая электроды к голове моего отца. – Это ничего не значит».

Провода тянутся от электродов к квадратной устаревшей машине с мигающими кнопками. Зеленые провода. Красные провода. Белые и желтые провода. Абсурдная рождественская елка.

И все же я видел эти глаза. Только глаза. Вращающиеся, порхающие, движущиеся, ищущие, бесконечно ищущие. Что они искали?

Я встал и посмотрел на него сверху вниз. Я мог бы убить его. Не в первый раз в моей жизни возникает эта мысль. Но теперь это было бы просто: заблокировать дверь, отключить аппарат искусственной вентиляции легких, накрыть ему лицо подушкой, прекратить его страдания.

День первый

Ярко-голубое небо, клубы облаков на западе. Воздух прохладен и пахнет свежескошенной травой. Позади меня раскинулись Пиренеи, их очертания четко вырисовываются в утреннем свете. Овцы пасутся на склоне.