Вера

— Знает только Лиля. — Вера указала рукой на дверь в коридор. — Но мне никто не может помочь! — Она снова заплакала.

— Я позову Лилю, можно? — спросил Федя.

Вера кивнула.

Лиля, как только вошла, сразу же села рядом с Верой и спросила:

— Ты все рассказала, Вера?

— Все.

— Ой, не ври, Верка! — воскликнула Лиля и повернулась к Феде. — Она говорила, что пробовала отравиться?

— А тебе какое дело? — вскрикнула Вера, вскакивая со своего места и порываясь к двери.

Лиля схватила ее за руки, обняла, удержала и, сама едва не плача, крикнула:

— Вот видишь, видишь она какая! Вбила себе в голову!..

— Вы не понимаете! Вы… если бы любили! — воскликнула Вера, вырываясь, отталкивая подругу.

Федя на всякий случай стал у двери, включил свет.

Вера дрожала, всхлипывала, Лиля обнимала ее и гладила по голове, по плечу и смотрела на Федю отчаянным взглядом, требующим помощи.

— Вера, ты брось это… Выбрось из головы совсем. Так нельзя, это не выход. Товарищи тебе помогут.

Федя замолчал, чувствуя, что сейчас очень легко заговорит готовыми формулами: «Не отрывайся от коллектива», «Комсомольская организация поможет», «Товарищи окажут на него воздействие» и т. д. Все это было верно. Но Вера работала хорошо, фотография ее была на доске почета, она не отрывалась от коллектива.

— Мне никто не может помочь! — тоскуя, повторила Вера.

— Ты почему еще в школе ничего не сказала ему? — спросил. Федя.

— Он всегда смеялся надо мной, называл меня «макароной».

— Ну, подумаешь! Меня тоже называли пожарной каланчой. Надо ему сказать! Давайте так. Я сейчас же пойду и поговорю с Валькой. Обо всем.

— Нет, нет, не надо! — возразила Вера.

— Тогда он уедет.

— Ладно, поговори. — Вера прижала стиснутые кулаки к груди, и ее затрясло от волнения.

— А завтра я вам все расскажу, — решил Федя.

— Нет, нет, сегодня, — попросила Вера.

* * *

Федя вышел из фабричной проходной и, скользя по размытой земле, не столько пошел, сколько поехал вниз по улице. Кажется, покропи дождь еще день, и домики слободки гурьбой съедут в Волгу, как по мылу.

Фабрика, похожая на замок своими старинными башнями с железными флажками, выходит на асфальт улицы Чернышевского, а слободка за спиной фабрики тонет в захолустных сумерках. По Чернышевской мчат троллейбусы, и вечерами слободские сады и нахлобученные крыши озаряют сверху фиолетовые вспышки.

Валька открыл дверь не сразу и спросил угрюмо:

— Чего еще?

— Я к тебе по делу, — пробормотал Федя.

— Заходи.

Федя прошел в комнату. Он сел на табуретку и стал с небывалым любопытством рассматривать Вальку. Чудно! Вот этого самого Вальку полюбили так, что хотят травиться. Валька на несколько секунд показался Феде каким-то совсем другим, новым человеком. Но все-таки стоит ли из-за него так уж убиваться? Вообще-то он красивый, сильный, но большеухий какой-то и сутулится.

— Где ваши? — спросил Федя.

— Дед на рыбалке, мать работает.

Федя оглядел комнату. На кровати лежал раскрытый чемодан, крышка подпола в кухне была открыта.

— Драпаешь?

— Отбываю.

— А в подполе зачем копался?

Валька достал из кармана пять тяжелых, вымазанных глиной монет.

— Клад доставал. Золотые. Пригодятся. От деда прятал.

Федя сильно почесал голову обеими руками и спросил:

— Слушай, ты Веру Сорокину знаешь?

— Ну?

— Ну… как ты к ней относишься?

— А что, нажаловалась, что ли?

— Нет. Как ты к ней относишься?

— Ну как? Хорошо.

— Очень хорошо или так… равнодушно?

— Слушай, говори, в чем дело…

— Ну, понимаешь… Они сегодня после собрания пришли ко мне с Лилькой Вахрамеевой… Верка начала плакать, как ненормальная.

— Да я ей ничего не делал!

— Она говорит, что жить без тебя не может. Влюбилась!

Валька покраснел.

— Врет, поди.

— Да нет… пять лет врать не будешь. Плачет жутко.

Валька сделал головой и шеей такое движение, точно старался вылезти из пиджака.

— Вот еще, не было печали!

— Плачет жутко, — повторил Федя.

Долго молчали.

— А знаешь что? — вдохновенно воскликнул Федя. — Может, и ты ее полюбишь? Ведь она прямо умрет от счастья! Да для нее все вокруг засверкает, как в сказке! А сейчас, ты понимаешь, работает она хорошо, на доске почета, от коллектива не отрывается, взносы аккуратно платит, а хочет отравиться! Для нее никакой радости нет в жизни, а ей всего девятнадцать лет. Ты только подумай: впереди пятьдесят, шестьдесят лет беспросветного, мучительного существования вдали от тебя. Слушай, не уезжай, поговори с ней. Останься для нее! Спаси, а?

— Я уже билет купил! — упрямо сказал Валька, чувствуя, что Федины слова действуют на него, и не желая подпадать под их действие.

— А на человека тебе наплевать?

— Хватит мне на мозги капать! — крикнул Валька. — «Спаси, спаси»! Что я, спасательная команда? Меня никто не спасает!

— Ну и поезжай к черту!

— И поеду!

— Валяй!

Федя вскочил, ринулся к выходу, но у самой двери пересилил себя, остановился.

— Что ей передать?

— А я почем знаю!

— Нет, ты отвечай.

— Ну, не знаю!

— Она ждет.

— Надо что-то придумать.

Федя вернулся обратно и сел к столу.

Долго молчали. Хрипло тикали на стене старые часы. На циферблате их нарисована голова кошки. Глаза у кошки бегают из стороны в сторону, уши тоже шевелятся.