Вера (Миссис Владимир Набоков)

Мало-помалу Вера шла на то, чтобы показаться из-за кулис — понуждаемая самой работой, преданностью делу, требованиями, предъявляемыми необычностью новой книги. Как-то само собой клише «миссис Владимир Набоков» обрело самостоятельное звучание. Не то чтобы это положило конец письмам-имитациям; она продолжала писать их, и маскировка становилась все более и более искусной. Даже в конце 1950-х годов все еще обнаруживается легкий изыск фантазии. Переписка с Дмитрием — за эти годы состоявшая в основном из нескончаемого, из глубины души, призыва тратить меньше, ездить медленней, переводить быстрей и, опять-таки, тратить меньше — лежала на Вере. Однажды она, отказавшись писать сама, велела Владимиру повторить привычные наставления. «Мама сердита и не хочет писать», — пояснял тот в конце послания, отпечатанного на машинке той, которая не пожелала прикасаться к ручке. Таким вот путем Вера позволяла себе некоторую роскошь, да и то не часто. В феврале 1958 года, едва Набоковы поселились в последнем своем итакском доме, когда Минтон телеграфировал Жиродиа, что достиг договоренности со всеми сторонами, когда французский министр иностранных дел снял свой запрет с романа, когда перевод Лермонтова появился в книжных магазинах Итаки, женщина, которая столь долго витала «за словом, над слогом», предстала уже в значительно более заметном виде. Ее по-прежнему часто принимали за кого-то — Оболенский был уверен, что она француженка, а иные из корнеллского окружения считали ее немецкой принцессой, — но этот, пусть неясный, персонаж все-таки вышел на авансцену. Она выдвинулась как раз перед появлением «Урагана Лолита», который так или иначе, но вынес бы ее вперед.

7 Отдаленное прошлое

Мы и не ожидали, что среди круговорота масок одна из них окажется подлинным лицом или хотя бы тем местом, где должно находиться лицо.

Набоков. Лекции по русской литературе[230]

1

Что побуждает человека взяться за дневник? Вера Набокова завела нечто подобное в старом еженедельнике 1951 года. Ей было тогда пятьдесят шесть лет; «Лолита» только появилась на свет. Как и прочие самовыявления, это вышло у Веры как-то незаметно и, может быть, даже случайно; вполне можно было объяснить это так: «Начал муж, но вынужден был спешно переключиться на что-то другое». Еженедельник обрел свое второе существование во вторник, 20 мая 1958 года. Первая запись сделана рукой Владимира, хотя не целиком в его стиле: «Большие расстояния всегда способствуют сближению, как утверждает Вера. Звонок в десять утра от Джейсона Эпстайна из „Даблдей“, спрашивает, не возьмусь ли я за перевод рассказов Толстого — „Хаджи Мурат“ и проч. Вера ответила, что я над этим подумаю». Далее на страницах разворачивается совместное творчество, свойственное только Набоковым; просто невозможно себе представить, чтобы в тот майский вторник они не сидели бок о бок. Следующая строка — также Владимира: «Около полудня Вера отправилась искать себе новое платье». Абзац продолжается другим почерком: «Вера вернулась без платья. Покупать в Итаке — сущее бедствие. Одна нью-йоркская фирма („Бест“) выставила посредственную коллекцию, заняв половину обшарпанного ресторанчика, снятого для этой цели. Ни распродажи дамской одежды. Ни примерочных. Ни единого приличного платья». Приписка — Верина, в третьем лице. Как бы появление персонажа из чьего-то романа.

На нескольких последующих страницах высказывания супругов чередуются довольно бессвязно. Похоже, что дневник переходит из рук в руки, как впоследствии будет циркулировать и единственная пара очков. Позвонил восторженный Дмитрий с рассказом о прослушивании (Верин голос); позвонил в отчаянии Джейсон Эпстайн (голос Владимира), упустивший возможность опубликовать «Лолиту». («Буквально рыдая», отмечает Владимир.) Что Эпстайну удалось опубликовать, так это сборник из тринадцати рассказов — «Nabokov’s Dozen»[231] — всю документацию по копирайту Вера подготовила, пока муж сортировал бабочек из Вайоминга, Орегона и Нью-Мексико. Владимир сообщает о письме, написанном им Гарри Левину насчет «Онегина», затем о переправке рукописи в «Корнелл Юниверсити Пресс». Он сообщает Левину, что издательство, возможно, обратится к нему с просьбой прочесть эти три тысячи страниц. Здесь дневник выглядит как диалог. «Ты забыл упомянуть о самом главном в письме к Гарри, о просьбе, чтоб он был крайне осмотрителен — более того, молчал! — по поводу этой рукописи», — добавляет Вера в скобках, прерывая мужа на полуслове. Она справедливо уточняет смысл письма Левину, что не удивительно, ведь именно она — его автор. Выступая в письме под видом мужа, Вера умоляет: «Если пошлют Вам рукопись, убедительно прошу Вас не показывать ее и не рассказывать о ней ни единому человеку! Ни при каких обстоятельствах я бы не хотел, чтобы рукопись видел Карпович, или Якобсон, или какой-нибудь другой славист».