Вера после Катастрофы

В конце концов человек выбирает какую-то форму поведения в качестве единственной осмысленной деятельности в мире общей абсурдности. Человек все время ищет смысл жизни. Даже и отрицанием этого смысла он его утверждает. Сам человек — это смысл. Но он — смысл во вселенной. Отрицание смысла было бы не только нелогичным, но и невозможным. Лишь потому, что в мире есть смысл, существует проблема его отрицания не только логически, но и экзистенциально. И если человек, настойчиво ища смысл, объявляет, что мир не имеет никакого конечного смысла, это означает, что бытие с точки зрения осознанного смысла требует, чтобы в нем было больше смысла. Осуществимы ли такие требования — уже другой вопрос. Нигилист заявляет, что такое утверждение недоказуемо. Нигилизм — это не логическая система, а акт веры в бессмысленность существования, приспособление к тому факту, что поиски смысла бытия оказались безрезультатными. Но это приспособление есть смысл, и первоначальное требование смысла, независимо от того, найден он или нет, — это тоже смысл бытия.

Идею абсурдности вселенной можно воспринимать как догму, которую человек эмоционально принимает. С ней нельзя спорить, потому что она воспринимается как истина, вытекающая из человеческого опыта. Но нужно по крайней мере признать, что в мире есть достаточно смысла для того, чтобы осознать его абсурдность. Если есть достаточно смысла для такого суждения, то найдется достаточно жизненной силы для того, чтобы внести этот смысл в бытие.

Камю так и не ответил на вопрос можно ли быть святым без Бога, но все же он и многие другие, подобные ему, были святыми, боровшимися с миром, в котором страдают и умирают дети. И именно тот недостаток мира, из-за которого страдают дети, и является его достоинством благодаря тем, кто борется с таким миром. Своей борьбой Камю поддерживает мир, который ему отвратителен. Мера его восстания против зла, являющегося жизнью, — это также и утверждение добра, которое тоже жизнь. Проблема добра не менее важна, чем проблема зла. Тот, кто из-за существования зла решает, что бытие абсурдно, вскрывает проблему добра. Пытаясь заткнуть брешь, он обнаруживает бездну.

Кидуш а-Шем — прославление Божьего имени

Вряд ли можно так просто отвергнуть бытие, и уж, конечно, не теперь, после Катастрофы. Это правда, что нигде человек не ощущал абсурдность существования так остро, как в немецких лагерях смерти. Но правда и то, что никогда раньше он не ощущал так остро и величие жизни. И одно непосредственно связано с другим. В Освенциме и Треблинке человек падал ужасающе низко, но и поднимался на невиданные высоты. О падении мы знаем много, но в нашей скорби мы не уделили достаточного внимания величию человека. Несколько примеров покажут, что мы имеем в виду.

Один из выживших в Варшавском гетто рассказывал о том, как он сбежал от эсэсовцев. Ему помогали товарищи, среди которых особенно выделялся один, в довоенной Варшаве вращавшийся в преступном мире. Бывший узник так описал свои чувства в тот момент, когда он наконец выбрался из своего тайного убежища: "Я едва держался на ногах, но чувствовал душевный подъем. В этой мрачной, полной ужаса жизни три человека из серой, испуганной, измученной массы проявили человечность, нежность, дружескую заботу. Без всякого принуждения, только из человеческого сочувствия они рисковали своей жизнью ради товарища". Такое случалось не только в гетто, но и в еще более нечеловеческих условиях лагерей смерти. "Я много раз видел смерть… — писал бывший заключенный нацистского лагеря. — И всегда выход находился неожиданно, как будто чудом. Всегда товарищ по несчастью протягивал вдруг руку в опасный момент… Однажды мой друг, рискуя собственной жизнью, принес мне дозу противостолбнячной сыворотки". Перечислить все случаи самопожертвования и героизма в страшных нацистских застенках не представляется возможным. Один богатый и влиятельный еврей, который мог легко уехать из оккупированной Польши, остался в гетто и спасал детей, умиравших от голода. Ему помогала молодая женщина, получившая как иностранка возможность покинуть Польшу. Вот что писал ей этот человек в прощальном письме: "Желаю Вам счастливого пути. Я не жалею о том, что остаюсь здесь. Из всех решений в моей долгой жизни — мне только что исполнилось семьдесят — я считаю самым мудрым решение остаться со своими братьями и сестрами. И если я и проронил слезу… то это достаточная награда". Когда-нибудь, когда соберут все письма узников гетто и лагерей смерти и издадут отдельной книгой, человечество получит новое Священное писание.