Вера Штольц и всего лишь несколько дней

Разговор за столом плавно перетек в непринужденное русло. Во-первых, всем было интересно, сколько же точно лет «стукнуло» сегодня имениннице. Фиалка Марфовна, заведовавшая личными делами своих коллег, точно знала ответ на этот вопрос, но выдавать «ах, такую еще глупенькую и молоденькую девочку этим несносным мужикам» не собиралась, считая, что возраст женщины – понятие относительное. Вера же полагала, что скрывать свой возраст – это ниже собственного достоинства и, вообще, ей и скрывать-то нечего – все равно больше двадцати ей никто не дает! Годом больше, годом меньше – какая разница, если все самое лучшее по-прежнему впереди?

Она не стала секретничать и громогласно объявила, что да – ей двадцать шесть, и это самый лучший возраст, потому что все только начинается, и теперь она сможет по-настоящему оценить всю прелесть жизни!

Все согласились, но про себя решили, что все не так уж и радужно, и через несколько лет Вера окончательно потеряет девичью привлекательность и перейдет в категорию «бальзаковских» и «постбальзаковских» барышень, которых и так пруд пруди, и они никому не интересны. Но вида не подали.

Сан Саныч, вальяжно раскурив дорогущую кубинскую сигару из собственного неприкосновенного запаса, глубокомысленно изрек философское замечание о быстротечности времени, и что вот только совсем недавно он провожал дочку в первый класс, а сейчас она уже совсем взрослая – учится в институте, носит дорогие шмотки и, кажется, уже два года, как курит. А может, даже три.

Фиалка Марфовна живо подхватила тему, развив ее на свой лад – что: «Она всегда знала – за детьми надо пристально смотреть, следить, как они проводят время, и не давать им никакого спуску, иначе мало ли чем может закончиться свобода в воспитании! Одних наркоманов сколько развелось! Вот за свою Катю я совершенно спокойна – отличница, примерная, ни в какой плохой компании ее и быть не может! Да просто следить за детьми надо, и никаких проблем!»

В ответ Сан Саныч только грустно кивал, понимая, что пробить броню Фиалки Марфовны невозможно – да и бессмысленно, как пресловутый русский бунт.

Кириллу и Вере разговоры о детях были совсем неинтересны – они рассматривали их появление на свет только в далекой перспективе. Кирилл не хотел детей, а Вера все никак не могла добиться от своего мужа с зычным именем Аполлинарий внятного ответа на простой поставленный вопрос: «Где дети, Зин?»

Как всякая нормальная здоровая женщина, Вера, конечно, хотела ребенка, и позиция мужа по этому вопросу ее огорчала и обижала, а его доводы, что, мол: «Еще рано, и нужно успеть пожить для себя, а ребенок – удовольствие дорогое» не убеждали, а наоборот, злили, и настраивали ее чувства против ее же мужа. В такие моменты она всем своим существом ощущала, как внутри нее растет возмущение против нежелания Аполлинария ее понять. И простить. Шутка!

Конечно, проблема с детьми была не единственной причиной разногласий в Вериной семье – но одной из самых болезненных. Кроме того, за три года брака Вера так толком и не поняла, какими интересами живет ее супруг – он был всегда для нее «темным ящиком», т. е., простите, «черным ящиком и темной лошадкой», а в последнее время добавились еще и загулы. Он, приезжая домой глубокой ночью, всегда рассказывал «очень правдоподобные» истории – что же с ним случилось на этот раз. Здесь были и бесконечные поломки машины, и экстренные совещания на работе, и внезапные просьбы о помощи родителей, родственников и родителей родственников.

Конечно, Вера не была так наивна, чтобы принимать все эти байки за чистую монету, но, осознавая, что за полной откровенностью последует неминуемый разрыв отношений и будучи не готовой к этому разрыву, старалась не форсировать события – до поры до времени. Она привыкла считать себя счастливой и любимой, и возможный резкий переход от спокойной обустроенности семейной жизни к абсолютной непредсказуемости разбитной разведенки был ей сейчас сильно не по душе, и она всеми силами гнала от себя назойливые печальные мысли.

А задуматься было над чем – вот и сейчас, в день Вериного праздника, Аполлинария не было дома. Два дня назад он стремительно улетел в длительную командировку на Тайвань, не посоветовавшись с ней заранее и не позвав с собой. А вернуться должен был только через месяц. Он и раньше уезжал в командировки, но никогда они не были такими долгими, и больше чем на неделю они не расставались. А в этот раз он еще и предупредил, что: «Со связью там не очень» (это на Тайване-то!), и это означало, что звонить он не будет. И сейчас о живом пока еще муже напоминали только его вещи и оставленные на всякие домашние расходы долларов четыреста.