Веранда

Зимняя дорога в лесу густо устлана зимолюбкой. Вдоль весело звенящего по гальке ручья, радостного в своем уединении, под колеблющимися ветвями елей, не обласканных ни одним временем года, но неизменно зеленых, держал я путь вместе с моим конем — вперед и вперед, мимо старой лесопилки, сплошь увитой лозами, заглушившими ее резкий скрипучий голос, более уже не слышный; вперед, по краю зеленеющего, как весной, глубокого ущелья, прорезавшего себе путь сквозь белоснежный мрамор, где вьющиеся ручьи выточили в природной скале по обеим сторонам подобия пустых часовен; вперед, мимо стеблей джека-на-кафедре [27], что, как и его тезка-креститель [28], возвышает глас свой в пустыне; вперед, мимо громадной свилеватой [29] колоды, поросшей папоротниками: ее в незапамятные времена не один раз пытались расколоть, но, несмотря на все старания, только оставляли в ней свои топоры — эти топоры до сих пор ржавеют там, где они застряли; вперед — туда, где вода, столетиями стремглав падая вниз по ступенчатым перекатам, беспрестанным вращением не знающих износа кремней пробуравила в выступах полые, как черепа, углубления; вперед, мимо торопливых струй на быстрине, с шумом свергающихся в укромную заводь, попав в которую они поначалу растерянно кружатся на месте, а потом замедляют бег и умиротворенно текут дальше; вперед, по более ровной местности, мимо темнеющего круга на земле, где, должно быть, танцевали феи или раскаляли обод для колеса — внутри круга все казалось выжженным; все дальше, выше — и наконец прямо под свисающие ветви фруктового сада, где девически застенчиво глянул на меня оставшийся с рассвета на небе узкий серповидный месяц.

Мой конь выгнул вниз шею. Перед ним были рассыпаны румяные яблоки — плоды с Евина древа, сорта «не ищи дальше». Он попробовал одно, я другое: они пахли землей. Это еще не страна фей, подумал я, набрасывая повод на изогнутую ветвь сгорбленного старого дерева, которое подставило мне ее, словно руку. Дальше дороги не было, и надо было самому прокладывать тропу, полагаясь лишь на собственную отвагу. Я с трудом продирался сквозь кусты ежевики, которые сопротивлялись и отталкивали меня назад, хотя задача моя состояла в том, чтобы через бесплодные заросли, будто лавром увенчивающие гору, по скользкой крутизне достичь пустынной неприветливой вершины. Это еще не страна фей, говорил я себе, но утро — вот оно, передо мной.

Скоро я сбил себе ноги и устал, но до цели своего путешествия все еще не добрался, а шел теперь вдоль скалистого перевала, ведущего вниз, к густым зарослям. Извилистая дорога, полузаросшая кустиками черники, сворачивала в этом месте за ближние утесы. Меж зазубренных выступов виднелась расселина; сквозь нее круто взбиралась наверх тропинка — к самой вершине горы, защищенной с севера своей более высокой соседкой, и там покатый склон образовывал над темнеющим обрывом небольшую площадку; именно здесь, среди причудливых обломков, покоящихся как спящее стадо, вилась почти нехоженная тропинка — прямо к приземистой сероватой хижине, прикрытой сверху, будто монахиня капюшоном, остроконечной крышей.

Один скат крыши заметно пострадал от непогоды; ближе к мшистому водосточному желобу он мягко зеленел, словно бархатный: вне всякого сомнения, монашествующие улитки основали там свои замшелые аббатства. Другой скат недавно покрыли гонтом. На северной стороне дома, где не было ни окон, ни дверей, некрашеная обивка зеленела так же, как стволы сосен с северной, поросшей лишайниками стороны или как днища заштилевших японских джонок. Низ дома, как и соседние валуны, окаймляли полоски ярко-зеленого дерна, ибо даже песчаник в стране фей — дикий песчаник, на котором воздвигают очаг, — все равно сохраняет свою плодоносную силу, как если бы он по-прежнему находился под открытым небом; оказавшись же теперь в основании хижины, именно он и питал собой эти полоски дерна. Это так, если верить Оберону [30] — признанному авторитету по части волшебного. Но и без Оберона бесспорно одно: даже в обыденном мире почва близ фермерских домов, как и почва вокруг камней на пастбищах, пускай невозделанная, всегда гораздо тучнее, нежели земля поодаль, — такое нежное, живительное тепло исходит от простого камня.

Ярче всего дерн зеленел, однако, у входа, где нижний брус и особенно дверной порог за долгий век вросли глубоко в землю.

Ни изгороди, ни забора. Кругом — папоротники, папоротники; дальше — леса, леса и леса; а за ними — бесконечные горы, и надо всем этим — необъятное небо. Небесный выгон, где среди горных вершин пасется луна. Ничего, кроме природы: дом и тот — часть природы, а рядом с ним — невысокая поленница березовых дров, сложенных на открытом воздухе для просушки, и между серебристо-светлыми поленьями, словно сквозь ограждение забытой могилы, пробились вверх побеги дикой малины, своенравно заявляя о своих правах.