Вербное воскресенье

Но главное, что случилось в ту поездку, — я узнал, как поживает мой друг детства. Он был на два года младше меня и жил в соседнем доме. В тридцатые мы были не разлей вода. В двадцатых, во время экономического бума в Индианаполисе, наши отцы построили грандиозные дома. Но потом они оба разорились. Его отец владел мебельным магазином, который прогорел, а мой отец не мог найти архитектурных заказов, так что мои родители вскоре приобрели репутацию негодных клиентов, которые набирают гигантские долги и отказываются платить по счетам. Так вот, когда я был в Шарлоттсвилле, этот друг детства прислал мне записку, и — черт меня подери — он возглавил университетский факультет астрономии! Звали его Сэм Голдстейн.

Мы с Сэмом долго говорили о его работе — он занимался в основном радиотелескопами — и о моих занятиях. Поговорили о детях. У них все шло хорошо. Мы вспомнили о соседских собаках, которых хорошо знали и которые хорошо знали нас. Особенно о двух бульдогах Уэльсов, Бутсе и Бинсе. Бутс и Бинс любили ловить кошек и маленьких собак и раздирать их пополам. Я сам видел, как они проделали это с нашей кошкой.

Мы с Сэмом посмеялись, когда я рассказал ему, что мой отец написал мистеру Уэльсу, что пристрелит Бутса и Бинса, если они еще раз появятся на нашем дворе. Мистер Уэльс написал в ответ, что он пристрелит отца, если тот пристрелит Бутса и Бинса.

Расспрашивая о детстве пациентов, психоаналитики упускают важный момент — они не спрашивают о собаках, с которыми общались пациенты. Я где-то уже говорил — собаки до сих пор кажутся мне не менее достойными и интересными, чем люди. Без сомнения.

Кстати, самым отвратительным видом преступления я до сих пор считаю отравление собак. Бутса и Бинса в итоге отравили, но я этому не радовался, и моя семья точно не приложила к этому руку. Если бы мы решили кого-то отравить, то это был бы мистер Уэльс.

К моменту нашего с Сэмом разговора в Шарлоттсвилле собаки нашего детства были давно уже мертвы, поэтому с нашей стороны было бы весьма странно обсуждать, чем они занимаются сейчас. Однако люди живут дольше, и мы могли расспрашивать друг друга о деталях жизни наших сверстников. Мы спрашивали: «Как думаешь, чем теперь занимается Нэнси Бриггс?», или «Ты знаешь, где теперь Дик Мартин?», и так далее. Иногда я или он припоминали какие-нибудь события не первой свежести — вроде того, что Нэнси Бриггс вышла замуж за моряка и еще во время войны перебралась в Техас. Как вам «новость»?

В нашем кое-как сколоченном обществе в эту игру — «Что стало с тем-то и тем-то?» — приходится играть очень часто. Когда кто-то в компании действительно знает, что стало с некоторыми общими знакомыми, игра становится грустной. Несколько обыденных житейских историй, рассказанных одна за другой, представляют жизнь более бессмысленной, чем она есть на самом деле.

Из всех моих знакомых больше всего я интересуюсь, как ни странно, судьбой тех, с кем работал в Центральном новостном бюро компании «Дженерал электрик» в Скенектади, штат Нью-Йорк — с 1948-го по 1951-й, с 26 до 29 лет. Все мои сотрудники были мужчинами, но когда я думаю о «моей старой банде», то включаю в нее и их жен.

Как в песне из веселых девяностых[8], «Моя старая банда»:

Прощайте навсегда, приятели-друзья,
Прощайте навсегда, зазнобы и подруги…

Мой неувядающий интерес к жизни сотрудников «Дженерал электрик» оказался таким глубоким и иррациональным, что, думаю, у него есть какие-то генетические корни. Возможно, я родился с каким-нибудь внутренним механизмом, который заставляет меня любить людей, с которыми я долго работаю бок о бок. Мы ведь только начинали взрослую жизнь, и в других обстоятельствах нам стоило держаться друг друга и дорожить нашими отношениями, ведь нам предстоял долгий совместный путь.

Но «Дженерал электрик» придерживалась дарвиновского подхода к системе свободного предпринимательства, поэтому нам пришлось конкурировать, а не дружить.

Другие люди, как я слышал, тоже бывают иррационально привязаны к тем, с кем их в ранней молодости столкнула судьба. Так бывает.

Одним из моих наиболее близких друзей в «Дженерал электрик» был Олли М. Лайон. Позже он стал вице-президентом рекламного агентства «Янг и Рубикам», но вскоре решил вернуться в родной штат Кентукки, чтобы продавать фермерам силосные башни новой конструкции. Эти башни были почти герметичными, так что силос не кис, не гнил и вредители его не портили.

Жену Олли Лавину я любил не меньше его самого. После переезда в Кентукки она скончалась от рака поджелудочной железы. Перед смертью она завещала, чтобы я произнес речь на ее похоронах. «Пусть попрощается со мной», — сказала она. Я выполнил просьбу.

Лавина просила меня присутствовать на церемонии.

Это самая трудная ее просьба. Хотя, с другой стороны, что тут такого? Она лишь хотела, чтобы я сказал слова прощания, как старый друг, — за всех старых друзей.

Я скажу их сейчас. Просто потому, что не уверен, что смогу сказать их позже, что меня послушается язык. Так вот: прощай, дорогая Лавина.