Вербное воскресенье

Другой сюжет, который никогда не надоест американцам, — про человека, который становится счастливее, найдя нечто, что ему или ей очень нравится. Потом человек теряет это дорогое его сердцу нечто и через некоторое время находит вновь, уже навсегда. Вот сюжет в виде графика:

Индейский миф о сотворении мира, в котором некий бог дает людям Солнце, потом Луну, потом лук, потом стрелу, кукурузу и так далее. По сути, это лестница, рассказ о накоплении благ:

Лестницами представлены почти все космогонические мифы. Наш собственный миф о творении, часть Ветхого Завета, уникален, насколько я знаю, поскольку выглядит вот так:

Вертикальный обрыв, разумеется, грехопадение и изгнание Адама и Евы из Эдема.

«Превращение» Франца Кафки, где и так безнадежно несчастный человек превращается в таракана, оказывается на графике вот таким:

Но можно ли использовать мои графики для чего-то более серьезного, чем легкие комедии, мультфильмы или пьески? Об этом меня спросили в Чикагском университете, об этом себя спрашивал я сам, и единственный ответ на тот вопрос уже был дан в самом начале — мои графики ценны не меньше, чем глиняные горшки и наконечники стрел.

Но потом я еще раз посмотрел на график, построенный по сюжету «Золушки», самой популярной истории западной цивилизации. Каждый день, да хоть прямо сейчас, тысячи писателей, наверное, повторяют этот сюжет в той или иной форме. Даже эта книга в каком-то смысле — история Золушки.

Признаюсь, меня смущал график «Золушки», и я сомневался, стоит ли включать его в диссертацию, поскольку он, казалось, доказывал, что я заврался. Он выглядел слишком сложным, произвольным, чтобы быть показательным — в нем недоставало простого изящества глиняного горшка или наконечника стрелы. Судите сами:

Ступеньки, как вы понимаете, это подарки феи-крестной — бальное платье, туфельки, карета и так далее. Вертикальный обрыв — бой часов в двенадцать ночи. Золушка опять в обносках. Все ее подарки пропали. Но потом ее находит принц, они женятся, и с тех пор она бесконечно счастлива. Она получает обратно все, что потеряла, с большим довеском. Многие думают, что сюжет — дерьмо, на графике он точно выглядит как полное дерьмо.

Но потом я сказал себе — погоди, ведь ступеньки вначале напоминают миф о творении практически любой цивилизации Земли! Потом я увидел вертикальное падение — полночь, которое было похоже на уникальный миф о творении из Ветхого Завета. А дальше шел подъем к блаженству, характерный для представлений о скором спасении в раннем христианстве.

Сюжеты совпадали.

Это открытие изумляет меня сегодня не меньше, чем изумляло много лет назад, когда я его только сделал. И мне отвратительна апатия Чикагского университета.

Пускай пиздуют на Лунуууууууу.

Господи, а не слишком ли далеко мы отошли от заявленной темы — сексуальной революции? Я где-то уже говорил, что начинающие писатели, да и некоторые старые пердуны, бегут от тем, которых страшатся. В том, чтобы сказать отличному университету — «пускай пиздуют на Лунуууууууу», реальной сексуальности кот наплакал.

Слишком ли я труслив, чтобы рассуждать об анальном сексе, афродизиаках, биде, бисексуальности, влагалище, волосах, гениталиях, дилдо, импотенции, карецце, клиторах, куннилингусе и тому подобном? Я взял этот список из алфавитного указателя книги «Радость секса: путеводитель гурмана по искусству любви (с иллюстрациями)» под редакцией Алекса Комфорта, доктора медицины и философии. Нет, я могу совершенно свободно обсуждать такие темы и даже смеяться по этому поводу.

Не так приятно признавать, что длительные периоды времени я вынужденно воздерживался от секса. Я тщетно искал в оглавлении слово «воздержание» — самое распространенное сексуальное приключение среди людей прекрасно иллюстрируется снежно-белым листом бумаги.

Ну например: я был рядовым в армии США на протяжении трех лет. Я был боевым муравьем громадной колонии таких же, как я, муравьев, согнанных в лагеря в сельской местности, а затем отправленных на чисто мужское поле боя в чужую страну. Сколько я за эти три долгих года встретил женщин, готовых переспать со мной? Я мог месяцами задавать себе тот же вопрос и на гражданке, но ответ был все тот же: по здравом размышлении, ни одной.

Как-то я разговаривал с моим другом Робертом Пенном Уорреном, крепким пожилым джентльменом и великолепным поэтом и романистом. Он был на семнадцать лет старше меня, родился в городе Гатри, Кентукки, в 1905 году. Я спросил у него про другого великого литературного деятеля, уже покойного, с которым Уоррен был знаком. Составив очаровательную словесную карикатуру на имярека, Уоррен завершил ее фразой, которая ни в коем случае не была шутливой. Он произнес ее со всей серьезностью как диагноз. Человек, знакомый с медициной и психологией, казалось, подразумевал он, легко восстановит полную картину по этому маленькому симптому. А симптом был такой:

— Он, конечно, был онанистом.