Вердикт двенадцати (сборник)

— Нет, в завещании не было туманных формулировок вроде «после моей смерти все мое имущество…». Он расписал все подробно и четко, но касательно страховки вообще никак не распорядился. Следовательно, не сделай он этого дополнения, она отошла бы его ближайшему родственнику.

— То есть племяннику? Н-да, неплохо бы повидать этого джентльмена.

— Ты его видел.

— Видел? Где?

— На дознании. Такой тщедушный, невысокий, с крысиной физиономией, стоял на крыльце, когда все кончилось. Это он и есть, Симмонс, а если тебе охота посмотреть, что это за птица, нет ничего проще — у себя в магазине он сам обслуживает покупателей. Подбирая новые подтяжки, или таблетки от кашля, или что-нибудь еще, можно без зазрения совести с десяти утра до семи вечера пользоваться его вниманием.

— Этого-то коротышку я заметил. И не скажу, чтобы он вызвал у меня симпатию. Но знакомство надо непременно продолжить. А ты что о нем думаешь? Извини, наверно, такие вопросы против правил?

— Ну, вообще, я тоже от Симмонса не в восторге. Хотя мы с ним говорили, и, судя по всему, он отвечал вполне честно и откровенно. Не нервничал, не вилял.

— Кстати, есть один важный момент, связанный с моттрамовским завещанием. Я полагаю, ты выяснил у стряпчих, известны ли кому-либо завещательные распоряжения.

— Из основного завещания Моттрам, по их данным, секрета не делал и как будто бы обсуждал его с членами пулфордского муниципалитета. Кроме того, он распорядился, чтобы адвокаты направили заверенную копию Симмонсу, вроде как в упрек; дядя с племянником в ту пору рассорились. А вот с дополнением совсем другое дело, здесь все было как нельзя более конфиденциально. Бринкман и тот ничего не подозревал, хотя, конечно, не исключено, что он врет или осторожничает. В общем, думаю, маловероятно, чтобы о нем знал кто-то еще, кроме тебя, миссис Бридон, ну, и стряпчих, разумеется.

— Так, может, Симмонс воображал и воображает до сих пор, что от нашей Компании ему ненароком обломится большой куш? Или, по-твоему, он не знал, что Моттрам застрахован?

— Почему? Наверняка знал, ведь в первом завещании, которое Моттрам аннулировал, страховка на дожитие была четко оговорена. Так что не ты один интересуешься молодым Симмонсом… Ну, какое у тебя складывается впечатление?

— Раз уж мы играем в открытую, я должен тебе кое-что сказать, иначе будет нечестно. Недели три назад Моттрам крупно поспорил с епископом по какому-то богословскому вопросу и пытался убедить его преосвященство, что у человека есть моральное оправдание творить зло во имя грядущего добра.

— Большое спасибо за информацию, дружище, но подобные домыслы меня не слишком увлекают. Моя задача — ловить людей, которые творят зло, а во имя чего они его творят, мне безразлично.

— Значит, эта информация тебя не впечатляет?

— Да не очень.

— Ну и ладно. Может, удвоим ставку?

— Удвоим? Ты с ума сошел! Впрочем, я и сам хотел предложить то же, но думал, ты наверняка откажешься. Ведь денежки-то, считай, у меня в кармане!

— Это мы еще посмотрим. Так согласен или нет?

— Согласен? Что ж, если хочешь, я готов учетверить.

— Идет! Стало быть, двадцать фунтов. А теперь послушай мою версию.

— Охотно. Но уж потом с удовольствием поучу тебя уму-разуму.

— Ну так вот, — начал Бридон, — с самого начала все эта история для меня крепко пахла самоубийством. Каждый шаг Моттрама казался продуманным шагом человека, идущего навстречу вполне определенной denouement.[11] Накануне, когда он ходил к епископу, вид у него был таинственный и возбуждающий. А приехав сюда, он изо всех сил старался вести себя как обычно. Для отвода глаз распорядился разбудить его пораньше, оставив как бы недописанное письмо, положил у изголовья роман, завел часы, вставил в рубашку запонки — короче, сделал все, чтобы создать впечатление (по его расчетам, вполне удовлетворительное для коронера), будто здесь произошло что угодно, только не самоубийство. Кое в чем он хватил через край: к примеру, оставил в книге отзывов запись с пробелом для даты отъезда, хотя это совершенно не принято; загодя оснастил удочку мухами, но, по словам Поултни, совсем неподходящими. Вдобавок принял меры — через Бринкмана, миссис Дэвис или еще как-нибудь, не знаю, — чтобы после того, как все будет кончено, газ в его комнате закрыли — это полностью исключит вердикт о самоубийстве. Затем он выпил снотворное, открыл газ и лег в постель. Я был уверен во всем этом еще до поездки в Пулфорд, до телеграммы из Лондона. Я не мог понять только мотива, а теперь и это ясно как Божий день. Моттрам решил отказать полмиллиона пулфордской епархии и таким манером обеспечить себе уютное гнездышко на том свете. Он знал, христианская мораль не допускает самоубийства, но считал, что все в порядке, ведь он-то творил зло во имя добра. А заодно избавлялся от мучений, связанных с болезнью, и, как ему казалось, гарантировал себе радушный прием на том свете, если таковой существует.