Вересковая принцесса

Вначале я проскользнула мимо комнаты тёти Кристины – к моему удивлению, оттуда доносилось собачье тявканье – и пошла наверх. В гостиной Хелльдорфов мой стремительный пульс всегда успокаивался… Меня охватила чистая радость. Господин Хелльдорф протянул мне обе руки, Гретхен обхватила мои колени, а маленький Герман сидел на полу, верещал, сучил ножками и просился на ручки. Маленькая фрау достала из шкафа кофеварку, принесла сбережённый для меня кусок пирога, и мы устроились вокруг семейного стола… Периодически наш разговор перебивала смелая колоратура – чистейшие гаммы и перламутровые трели; тётя Кристина пела или, вернее, напевала у себя внизу, и это звучало чудесно; но как только она пыталась протянуть какую-нибудь ноту, у меня становилось тяжело на душе – голос, который когда-то, наверное, звучал волшебно, сейчас был надломленным и слабым.

– Этой женщине необходимо как можно скорее чем-нибудь заняться – она ведёт совершенно праздную жизнь, – сказал господин Хелльдорф, легонько нахмурив лоб. – У неё превосходная школа, и я ей предложил найти учениц – она сможет очень много зарабатывать, если захочет. Но я никогда не забуду её высокомерный взгляд и язвительную улыбку, с которой она поблагодарила меня за «благосклонную протекцию». После этого она перестала к нам заходить.

– Бланш лает – кто-то идёт, мама, – сказала Гретхен.

– Да, Бланш – новая обитательница швейцарского домика, с которой вы ещё познакомитесь, Леонора, – сказала, улыбаясь, фрау Хелльдорф. – Тётя позавчера купила себе очаровательного шёлкового пинчера – Шефер вне себя, он не переносит злобную собачонку…

Она умолкла и прислушалась – на лестнице слышались тяжёлые мужские шаги, они прошли по прихожей и остановились перед дверью. Лицо фрау Хелльдорф смертельно побледнело; она встала и застыла как статуя, словно не могла сделать ни шага. Снаружи на ручку двери легла рука, дверь отворилась, и высокий, статный мужчина нерешительно остановился на пороге.

– Отец! – вскрикнула молодая женщина – это был душераздирающий полувсхлип-полувозглас ликования и плача одновременно. Экхоф поймал пошатнувшуюся женщину и прижал её к своей груди.

– Я был жесток, Анна, – забудь это, – сказал он нетвёрдым голосом. Она ничего не ответила – она прятала лицо на его груди, от которой так долго была отвергнута… Своему зятю старик молча протянул руку; Хелльдорф с влажными глазами крепко пожал её и на какой-то момент задержал в своей.

– Я тоже хочу пожать тебе руку, дедушка, – важно сказала Гретхен и потянулась на цыпочках к его высокой фигуре.

Нежный детский голос заставил наконец молодую женщину открыть глаза. Она подбежала к своему мальчику, подняла его с пола и протянула деду.

– Поцелуй его, отец! – сказала она, всё ещё переходя от смеха к слезам. – Гретхен ты знаешь, а малыша ещё нет… Ты только подумай, у него большие, голубые глаза покойной матушки – о отец! – она снова обняла его рукой за шею.

Я тихонько добралась до двери и бесшумно выскользнула из комнаты. Я чувствовала себя в семье Хелльдорф как дома, но сейчас, когда исчезла глубокая бездна, разделявшая отца и дочь, сейчас мне надо было отойти в сторонку – раскаявшемуся в эту благословенную минуту не нужны были чужие глаза. Но в моей душе было солнечно и светло – так светло, как наверху в комнате счастливых людей, где в тот самый момент, когда я выходила за дверь, из окна чудесным образом проник одинокий солнечный луч и скользнул по семейным портретам на стене, чтобы и они разделили счастье примирения…

Когда я вошла в комнату тёти, она лежала на софе. С яростным лаем на меня набросилась маленькая фурия Бланш и вцепилась мне в платье – я легонько шлёпнула её по голове, отчего она, рыча, сбежала на колени хозяйки.

– Ах нет, Леонора, ты не должна бить мою маленькую любимицу! – вскричала тётя Кристина полупросяще-полукапризно. – Видишь, теперь Бланш тебя не любит, и тебе будет стоить большого труда снова завоевать её сердечко. – Я подумала, что, конечно, никогда этого труда не приложу… – Смотри, разве не очаровательное создание? – она ласково убрала шёлковую шерсть действительно красивого животного с умных глазок. – И только подумай, я купила её за бесценок. Мужчина, который её продавал, был в нужде – я заплатила четыре талера; разве это не даром?

В глубоком смущении я не знала что сказать – недавно я честно поделила с тётей Кристиной свою кассу – она получила восемь талеров.

– У меня уже как-то был шёлковый пинчер – роскошный экземпляр. Это был подарок графа Штеттенхайма и стоил луидоров больше, чем эта малышка талеров… Не было прекраснее зрелища, чем блестящее бледно-палевое создание на голубой шёлковой подушке… Бедняжка в конце концов подавился костью.