Вересковая принцесса

Она была права, совершенно права! Я ощущала такую лёгкость, как будто сама высказала каждое слово и выпустила тем самым всю свою горечь. Я чувствовала глубокое возмущение, и в то же время мне было жаль бедного грешника, который, подавленный, с опущенными глазами, топтался на пороге и не решался войти… И как только такое оказалось возможным? Человек с душой ребёнка, который не мог видеть страданий никакого живого существа, внезапно показал тёмные стороны своей души, необъяснимое упрямство, безжалостность, и при этом считал себя полностью правым, практически как Христос!

– Хайнц, ты повёл себя очень плохо! – отчитала я его строгим тоном.

– Ах, принцесса, ну кто же прав? – вздохнул он, и слёзы заблестели в его глазах. – Это смертельный грех, если человек не слушается священника, а Илзе считает, что я дурной человек, раз я его слушаю…

– Илзе всегда права – ты давно должен был это знать, – сказала я. У меня пропала охота разговаривать с ним строго. Каким бы ни было незрелым моё мышление, я поняла, что жестокость и злоба не пустили корней в его душе, а прививались ему систематически извне – отвратительно!

Мои глаза невольно обратились к небу – яркий солнечный свет лился живительным бальзамом на моё измученное сердце. В этот момент впервые в жизни – после того как сегодня ночью я посмотрела в мрачные глаза смерти – меня пронзило ощущение чуда – чуда благой вести о воскрешении. Я обхватила правую руку Хайнца.

– Ты не можешь вот так стоять на улице, – сказала я ему. – Давай войдём. Илзе скоро смягчится; и моя дорогая, любимая бабушка – она тебя давно простила; ведь она на небесах!

– Господь знает, как мне жалко старую госпожу! – пробормотал он и позволил ввести себя во двор, как ребёнок.

На заднем дворе стояла Илзе; она поставила вёдра под насос и как раз подняла рычаг; при первом же скрипе она отпустила его, и лицо её стало серым.

– О боже, я не могу этого слышать! – застонала она.

Она вошла в проход, опустилась на стул и закрыла глаза фартуком. Но это длилось не более двух минут.

– Ну что я за дурочка! – грубовато сказала она, выпрямилась и разгладила фартук на коленях. – Хотела вновь увидеть госпожу стоящей у колодца, где она всегда остужала голову, а должна была бы, наоборот, благодарить господа за то, что она тихо покоится в доме, избавленная от печалей и горестей!

– Илзе, это Кристина виновата в её печалях и горестях? – робко спросила я.

Она остро посмотрела на меня.

– Вот оно что, – сказала она после короткого раздумья, – ты всё слышала сегодня ночью. Ну что ж, знай, она принесла твоей бабушке столько горя, сколько может принести только негодная дочь!

– Ах, у моего отца есть сестра? – поражённо вскричала я.

– Сводная сестра, дитя… Твоя бабушка была сначала замужем за одни евреем, который умер молодым – Кристина тогда была ещё младенцем. Через два года бабушка покрестилась и крестила дочь – и стала госпожой советницей фон Зассен; теперь ты знаешь всё…

– Нет, Илзе, ещё не всё – что такое натворила Кристина?

– Она тайно сбежала с комедиантами…

– Это так плохо?

– То, что она сбежала, – это, разумеется, плохо; что же касается комедиантов – я не знаю ни одного и не могу сказать, дурные они или хорошие. Надеюсь, это всё?

– Илзе, не сердись, – сказала я нерешительно, – но я ещё хотела сказать – эта Кристина так несчастна, она потеряла голос…

– Та-ак… ты нашла и прочитала письмо, Леонора? – спросила Илзе ледяным тоном.

Я не решилась ничего сказать и только молча кивнула.

– И тебе не стыдно? Ты упрекаешь меня за то, что я в тяжёлую минуту выполняю свои обязанности, и в этот же самый момент ты читаешь чужие письма, которые тебя совершенно не касаются!.. Это всё равно что воровство, понимаешь ли ты? Между прочим, я не верю ни одному слову из всей той чепухи, что она там написала! И давай закроем эту тему!

– Нет, я не могу!.. Мне её жалко! Неужели ты ей ничего не пошлёшь? Ах, Илзе, я прошу тебя!...

– Ни пфеннига!.. В ту ночь, когда она сбежала, она прихватила с собой кучу денег – больше, чем ей полагалось по наследству – и это тоже помутило бедную голову твоей бабушки…

– Бабушка её простила, Илзе!

– Бабушка простила – её мать, которая к тому же уже была при смерти; но тому, кто всё это безобразие видел годами, – тому будет нелегко простить… Ручаюсь, ты всё это письмо приняла за чистую монету!.. Да-да, она упадёт тут на колени, но не для того, чтобы умолять о прощении – ради бога, без её прощения она отлично жила вдали многие годы, и у неё всё было в порядке! – нет, ей надо денег! Драгоценные деньги! Они стоят того, чтобы ради них упасть на колени!

Как же глубоко всё это должно было её трогать, если она так резко, так горько и так долго говорила, она, которая всегда была сдержанна и молчалива!..